В.М. Кириллин

Мамаево побоище

Сегодня Россия больна. Все населяющие её народы в одинаково трудном положении. Ценой ог­ромных потерь и пока еще слабых и плохо согласованных усилий мы пытаемся это положение преодо­леть. Однако то, что с нами происходит, «кризисом» (в медицинском смысле этого слова, после которо­го или жизнь или смерть) всё же не назовёшь. Бывало похуже. Но до сих пор мы всегда находили в себе силы устоять и пойти дальше. И всегда в этом вековечном движении нас укрепляла память о славных исторических событиях. Ведь, в сущности, без них как вех прошлого не может быть ни настоящего, ни будущего. Они суть жизненно необходимые опоры. Приведу такой силлогизм. Что, например, происходит с человеком, если он утрачивает память о своём личном былом? Такой человек становится неадек­ватным, теряет способность правильно ориентироваться в пространстве и времени, может обрести пол­ное безволие или опасную для других агрессивность. И такое состояние, когда гаснет сознание и теря­ется ощущение реальности, есть болезнь, сумасшествие, сомнамбулический сон. Оказавшись в нём, без посторонней помощи жить уже нельзя. То же, ибо самосознание отдельного человека, несомненно, со­относимо с самосознанием всего человечества, происходит и с сообществами людей — этническими, религиозными, политическими. Без памяти о себе самих, так или иначе зафиксированной, они в ходе всей человеческой истории либо влачат нецивилизованное (с точки зрения общего характера современ­ной цивилизации) состояние, либо вообще исчезают.

Память, таким образом, животворит. И думается, её наличие у кого-то одного не должно бы раз­дражать кого-то другого как проявление неделикатности и высокомерия, если имеет место нормальное и справедливое взаимопонимание. Обращение к событиям прошлого помогает людям и обществам сохранять своё достоинство и самобытность, жить сегодня и строить планы на будущее. Замечательное доказательство тому — исторические фильмы, созданные в годы Великой Отечественной войны. Разве тогда важно было людям, что в них не всё соответствовало буквальной истории? Людям тогда было важно, что от них веяло заразительным духом свободы и борьбы и он помогал им держаться и не сдаваться! Почему мы должны забывать о том значимом, что сделано было нашими предками? Величаться — да, не стоит. Это правда. Гордыня не лучший путь к обретению дружбы и любви среди подобных се­бе. Но и не нужно бы ворошить старые обиды! Тем более, когда речь идёт о давно минувшем. История - это, прежде всего, жизнь. А вот то, что мы об этом предмете думаем, может быть и наукой, и поли­тикой, и спекуляцией. Но в любом случае всем угодить невозможно, ибо нет ничего безотносительного, ибо всегда кто-то находит, а кто-то теряет, но найдя или потеряв одно, утрачивает или обретает другое. Так — диалектически — устроен мир. Если понимать это, то излишен призыв к деликатности. Не в том дело! И если уж сегодня думать о нашей общей идеологии, то разумнее всё же строить её на основании именно сегодняшних политических, экономических, культурных, духовных реалий. А былое пусть ос­тается науке и искусству.

Всё выше сказанное подразумевает очень важное для истории нашей страны событие, а именно Куликовскую победу, одержанную русским воинством над ордами Мамая ровно 625 лет тому назад в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, 8 сентября по старому стилю. Ибо ныне это великое торжество, бывает, усиливаются либо обесценить, либо абсурдно перетолковать, либо вовсе признать ми­фом, а не историческим фактом. Некоторые, например, считают столкновение враждующих сторон за Доном в 1380 г. заурядной криминальной разборкой в условиях русско-ордынского военно-экономического союза; некоторые переносят место действия из-за Дона непосредственно в Москву, по­скольку на известном пространстве в Куркинском районе современной Тульской области теперь ничего нет, там будто бы не найдено даже ни одного каменного наконечника от стрелы[1].

К сожалению, нельзя не признать: как-то в последнее время появилось среди нас много разных ниспровергателей. Одни разрушают или расточают страну — то, что не ими было создано; другие прибирают к рукам или крушат культурные ценности — то, что не ими было накоплено; третьи третируют основанные на извечном религиозном мировоззрении понятия морали и этики — то, чему сами не же­лают следовать; четвёртые пересматривают историю; пятым очень хочется навязать обществу новые нормы языка, новые праздники, вообще заставить людей отказаться от своего родного... На мой взгляд, подобных старателей объединяет общее: все они — какие-то клонические порождения общественного менталитета без корней и без отростков; это банальные временщики, ибо им, видимо, нет никакого дела ни до своих предков, ни до своих потомков, они живут сегодняшним днём, эгоистически руководствуются потребностями какой-то теперешней выгоды, и их волнует только собственное нынешнее преус­пеяние. Глубинной основой такого отношения к жизни, вероятно, является духовно-интеллектуальная патология, то именно, что я для себя определил, наблюдая это явление, как комплекс Герострата или же Нерона. Подобные люди, на самом деле, суть победно шествующие неудачники! Ведь как бы они ни блистали внешне, в душе-то их не оставляет, скорее всего, болезненное чувство неудовлетворённости и непреодолимое желание любым способом вновь и вновь заявить о себе любимом, показать себя другим, предстать перед другими в ореоле глашатая или вершителя. Не оставляет их и мучительное ощущение, что на самом-то деле к их словам и решениям относятся с усмешкой. Только с горькой какой-то усмеш­кой. Ну да пусть их! Очевидно, что провозглашенный сомневающимися тезис о якобы существовавшем русско-ордынском военно-экономическом союзе совершенно некорректен. И вот почему.

В начале XIII в. в Монголии произошли события, очень скоро сокрушительно повлиявшие на судьбы народов Азии и Европы. В 1206 г. на берегу степной реки Ононе монголы после длительных междоусобиц провозгласили своим верховным правителем нойона (то есть князя) Темучина, принявшего титул и имя Чингисхана (ок. 1155-1227). Так появилось новое объединённое государство[2]. Создав превосходно организованное, спаянное железной дисциплиной и жестоко контролируемое его личной гвардией войско, Чингисхан начал свои беспримерные завоевания. За два десятка лет правления он подчинил себе огромную территорию от Северного Китая и Манчжурии до Туркестана и Казахстана. Один из его авангардных отрядов прошел через Кавказ и в начале 20 гг. XIII в. проник в южнорусские степи и Крым. После смерти Чингисхана расширение Великой Монгольской империи столь же успешно про­должили его сыновья и дети последних. В частности, его внук хан Бату (по-русски Батый, 1208-55), сын хана Джучи, организовал поход в Восточную и Центральную Европу, в ходе которого в 1237-1240 гг. была завоёвана и безжалостно разорена Русь. О том, какие несчастья в результате этого внезапного по­корения постигли русичей, с трогательно скорбной выразительностью говорил некогда в одной из своих проповедей святитель Серапион, епископ Владимирский (+ 1275): «Тогда на веде на ны (Бог. — В. К.) языкъ немилостивъ, языкь лютъ, языкъ, не щадящь красы уны, немощи старець, младости детий. Двигнухомь бо на ся ярость Бога нашего. По Давиду: "Въскоре възгорися ярость Его на ны!" Разрушены божественныя церкви; осквернены быша ссуди священии, и местные кресты, и святыя книгы; потоптана быша святая места. Святители мечю во ядь быша; плоти преподобных мнихъ птицамъ на снедь повержени быша; кровь и отец и братья нашея, аки вода многа, землю напои. Князий наших и воеводъ крепость ищезе; храбрии наша, страха наполъньшеся, бежаша; мьножайша же братья и чада наша в пленъ ведени быша. Гради мнози опустели суть; села наша лядиною поростоша; и величьство наше смерися; красота наша погыбе; богатьство наше онемь в користь бысть; труд наш погании наследоваша; земля наша иноплеменикомъ в достояние бысть; в поношение быхомъ живущимъ въскрай земля нашея; в посмехъ быхомъ врагомъ нашимъ, ибо сведохом собе, акы дождь съ небеси, гневъ Господень...»[3]

Под властью Батыя оказалась огромная территория — от западной Сибири и восточного Казах­стана до Карпат, от северной Руси до Крыма и Кавказа, которая в русских летописях обозначена как «Большая Орда», а у немецкого путешественника начала XV века Шильтбергера — «Большие татары» (термин «Золотая орда» становится известен только с XVI века). Здесь, в низовье Волги (недалеко от современной Астрахани), Батый основал столицу своего улуса, назвав её Сараем. Народонаселение Батыева ханства было многообразным в этническом, культурном и религиозном отношениях: его состави­ли восточные славяне, мордва, черемисы, волжские булгары, башкиры, огузы, половцы-кипчаки, остат­ки печенегов и хазар, аланы, черкесы, готы, греки, итальянцы; соответственно, это были язычники вся­ких мастей, мусульмане, христиане разных традиций. Однако властные функции в нём принадлежали исключительно представителям монгольского, включая и татар, этноса, которые, будучи в меньшинст­ве, постепенно смешивались с тюрками, усваивая и тюркскую речь. В сущности, с точки зрения ханов это было единое государство. При этом применительно к Руси вряд ли правомерно говорить о монголь­ской оккупации. Сараю главным образом и прежде всего был интересен политический контроль над от­носительно самостоятельной деятельностью разрозненных русских князей, сбор налогов в виде регу­лярной или же незапланированной дани, обычно весьма тяжёлой, и пополнение войск свежими силами. Князьям как ханским вассалам собственно и вменялось в обязанность выполнение этих задач под на­блюдением присланных из Орды баскаков. Когда же возникало сопротивление, то на Русь направлялись суровые карательные экспедиции.

Тяжким бременем легла на плечи русичей экономическая зависимость от монголо-татарского ханства, неизмеримое число людей погибло, уведено было в рабство, сгинуло в смерчах многочислен­ных набегов и политических интриг из Сарая. Казалось бы, такое положение неминуемо должно было повлиять на угнетённую нацию, сломить её духовно, изменить в ней характер, парализовать в ней жиз­ненную энергию, остановить развитие. Но ничуть не бывало! К счастью, завоевание монголо-татарами Руси не повлекло за собой их массового перемещения на Русь. Здесь их представители оставались в абсолютном меньшинстве и, скорее, сами испытали влияние — во всяком случае, культурное — со сторо­ны восточных славян. Ведь Орда не была культурно единой даже в составе правящей верхушки. На это указывает, между прочим, динамичность последней в религиозном плане: во время завоевания Руси ха­ны ещё огнепоклонники, со второй половины XIII в. в Сарае начинает усваиваться ислам, но вместе с тем существует христианская Церковь, и некоторые ханы женятся на христианках (Ногай (ум. в 1300 г.) — на внебрачной дочери византийского императора Михаила Палеолога, Узбек (ум. в 1342 г.) — на до­чери византийского императора Андроника Младшего); роднятся ордынцы в том числе и с русскими князьями, например, женой московского князя Юрия Даниловича (ум. в 1325 г.) была Кончака, родная сестра Узбека, в крещении Агафья. Более того, постепенно некоторые из среды завоевателей мирно пе­реселяются на Русь, становясь основателями знаменитых русских фамилий, например, Аксаковых, Кор­саковых, Салтыковых. Более или менее очевиден результат не влияния, а взаимовлияния на уровне язы­кового общения между Русью и Ордой. Уже к началу XIV в. тюркский язык в Орде становится обще­распространённым и государственным. Но в русском языке немало тюркизмов, как, впрочем, и русиз­мов, например, в татарском (напомню, что первые татары были монголоязычным племенем, впоследст­вии полностью растворившемся в тюрках). Однако тюрко-русское языковое взаимодействие и взаимное влияние нельзя связывать только с монголо-татарским завоеванием: оно имело место ещё в эпоху Киев­ской Руси (с печенегами, половцами, булгарами). И после освобождения Руси в 1480 г. от ига не пре­кращались всевозможные контакты с осколками Орды — Казанским, Астраханским или Крымским ханствами. Продолжается этот процесс жизни по соседству и по сей день. Но выделить в нём что-то хронологически, этнографически, психологически определённое вряд ли возможно.

Союзничество русских с Ордой — факт очень условный, относительный и вынужденный, говоря метафорически — временное содружество ягнят с волком. Правда, подразумевая в данном случае под «овечкой» Северо-Восточную Русь, надо всё же отчётливо понимать, что в реальной внешней межгосударственной обстановке XIII-XIV столетий, в условиях постоянной западной угрозы русским князьям как хозяевам в подчинённой им земле куда выгоднее было поддерживать со своими юго-восточными сюзеренами мир, нежели воевать с ними. Всё-таки Орда была сравнительно веротерпима (что, правда, не исключало бесчеловечной жестокости ордынцев по отношению к побеждённым во время набегов) и не стремилась к полному захвату территорий. Тогда как экспансия со стороны ближайшего западного соседа Руси Великого Литовского княжества и католических рыцарских орденов нацелена была именно на территориальное, политическое и церковно-религиозное завоевание. Это понял ещё святой благоверный князь Александр Невский (+ 1263). Благодаря гибкости и расчётливости его потомков Северо-Восточная Русь сохранила свою государственность, свою культурную самобытность и к XIV ст. посте­пенно, подавив в себе тяжкое чувство угнетённости от ордынского ига, воспрянув духовно, накопила внутренние силы для успешного его преодоления. Данный процесс, между прочим, удачно согласовы­вался с неуклонным укреплением Москвы как центра русской земли и с последовательной концентра­цией в руках московских князей политических, финансовых и военных сил. Вот что стало исходным основанием победы на поле Куликовом.

Разумеется, имела место и совокупность обстоятельств. Так, ко второй половине XIV в. Орда за­метно ослабла, умалившись в своих внешних границах и, главное, распавшись на несколько ханств. Кроме того, с конца 50-х годов правление монгольской элиты в Сарае пережило череду кровавых династических распрей между потомками хана Джучи, что способствовало выдвижению на вершину ордын­ской власти более талантливых в военно-политическом плане представителей других родов, в частности Мамая — «темника», то есть правителя и военачальника крымского хана Абдуллы. От имени последне­го Мамай и начал своё правление в западной части Орды — на пространстве между Волгой и Днепром, в Крыму и Предкавказье. Начиная с 1361 года он несколько раз достигает главенства в самом Сарае, всякий раз пользуясь прикрытием законных, но номинальных, марионеточных ханов, с калейдоскопи­ческой скоростью сменявших друг друга. При этом его интерес к Северо-Восточной Руси неизменен. Он последовательно играет на противоречиях между русскими князьями, особенно между московским Дмитрием Ивановичем (1350-1389) и тверским Михаилом Александровичем (1333 - 1396), спекулируя великокняжеским ярлыком. Но и собственное положение Мамая неустойчиво. С одной стороны, не­смотря ни на что усиливается Дмитрий Иванович. Ему удалось, во-первых, подчинить себе многих рус­ских князей, то есть стать на Руси признанным политическим лидером; во-вторых, достичь соглашения с Мамаем об уменьшении дани и даже не платить ему последней, то есть добиться экономической неза­висимости; в-третьих, проявить вместе с тем свою военную мощь: в 1376 году он осадил волжский го­род Булгар и вынудил у мамаева наместника Махмата Солтана признание в покорности, а в 1378 году он вообще наголову разбил у впадающей в Оку реки Вожи посланные Мамаем на Русь войска. С другой стороны, из восточной половины Орды явился очень сильный правитель и кровный потомок Джучи хан Тохтамыш: к 1380 году он захватил Сарай, угрожая дальнейшим своим продвижением в западную по­ловину улуса. В такой ситуации самовластному Мамаю оставалось либо немедленно оказать Тохтамышу сопротивление, либо сначала захватить Москву, укрепиться за счёт русских ресурсов и уж потом выступить против династически законного хана. Так что для Мамая поход на Москву был, в сущности, частью плана его борьбы за власть в Орде. Но вместе с тем вольно или невольно Мамай оказался про­водником широкомасштабных конфессионально-политических планов Ватикана по отношению к Руси, проводимых, в частности, римскими папами Климентом VI (1342-1352) и Урбаном VI (1378-1389) через посредство Литовского княжества и, вполне возможно, генуэзских колоний в Крыму, на что указывают и его сговор с литовским князем Ягайлом Ольгердовичем (ум. В 1434 г.), и наличие в его войске италь­янских отрядов[4]. Таким образом, столкновение Руси с Мамаем никак нельзя низвести до масштаба бан­дитской разборки!

Ещё более странным представляется сомнение относительно историчности факта Куликовской битвы в 1380 г. Хотя действительно серьёзным основанием для такового является отсутствие весомых материальных подтверждений этого события в виде множества археологических фактов. Однако, во-первых, в средние века всё оружие — стрелы, копья, мечи, булавы, щиты и прочее как вещи потребные в воинском деле и дорогие никогда не оставляли на местах сражений, так что их сегодняшнее отсутствие в земле Куликова поля вполне объяснимо; во-вторых, скептики почему-то подзабыли, что то самое место, где произошло указанное сражение, исстари было пахотным, тем не менее ещё в конце XVIII - начале XIX в., по сообщениям тогдашней печати, крестьяне всё же находили на нём и человеческие ос­танки, и разные предметы древнего вооружения[5]. И теперь остаётся только сожалеть, что археология в то время была в весьма зачаточном состоянии, так что в XX ст. стали возможны лишь единичные находки предметов, относящихся к эпохе битвы (кольчуга, наконечники копий, сулица[6]).

Зато абсолютно убедительны свидетельства народной памяти! Так, в русских рукописных книгах 40-х гг. XV в. — «Рогожском летописце», «Симеоновской летописи», «Новгородской первой летописи младшего извода» — содержится краткий рассказ «о великомъ побоище, иже на Дону»[7], созданный, вероятно, ещё в конце предшествующего столетия. Несколько летописных сводов последней трети XV-первой половины XVI в. — «Софийская первая летопись старшего извода», «Новгородская четвёртая летопись» и др. — сохранили пространную летописную «Повесть» о Куликовском сражении[8], текст которой, возможно, восходит к несохранившемуся сочинению, написанному почти сразу после описанно­го в нём события. Видимо, к рубежу XIV-XV вв. относится знаменитая поэтическая песнь «Задонщи-на»[9], самые ранние списки которой датированы концом XV ст. Упоминание о битве имеется в литера­турно замечательном «Слове о житии и о преставлении великого князя Димитрия Ивановича»[10], а также в «Житии преподобного Сергия Радонежского»[11], составленных, по мнению учёных, блестящим рус­ским писателем конца XIV-начала XV в. Епифанием Премудрым. Наконец позднее, как полагают, на рубеже XV-XVI ст., было создано самое подробное и самое популярное среди древнерусских книжников описание Куликовского сражения — «Сказание о Мамаевом побоище». Конечно, все указанные ис­точники нельзя считать сугубо документальными историографическими свидетельствами, это, прежде всего, литературные формы духовно-художественного осмысления происшедшего. Но всё же их опре­делённая фактографичность несомненна. Поэтическими по типу источниками являются и устные на­родные исторические песни — «Новгородцы идут против Мамая», «На поле Куликовом»[12] и другие, со­хранившиеся в записях начиная с XVII в. Кроме того, упоминания о битве обнаружены в некоторых княжеских грамотах XV в., она подтверждается данными древних разрядных книг и родословий, свиде­тельствами многих других памятников древнерусской письменности[13].

В связи с этим нельзя оставить без внимания традицию православной Церкви поимённо поми­нать за богослужением умерших христиан. Известно, в частности, что воинов, «от татаръ... избиенныхъ» поминали, по крайней мере, с конца XIV ст. в родительскую — «Димитриевскую» — субботу недели перед 26 октября по старому стилю. Этот передаваемый от поколения к поколению святой обы­чай частично отображён специальными древнерусскими книгами — «Синодиками», в которых среди присно поминаемых обнаруживаются и имена некоторых участников Куликовской битвы[14], известных, например, по «Сказанию о Мамаевом побоище». Наконец, действительность этого события подтвер­ждается краткими сообщениями немецких хронистов конца XIV-XV вв. — неизвестным автором «Торуньских анналов», затем Детмаром Любекским, Иоанном Поссильге[15], Альбертом Кранцем[16], о победе также сообщали их современники персидский и арабский историки — Назим-ад-дин Шами[17] и Ибн Халдун[18]. Таким образом, сам факт столкновения в 1380 году московского и великого владимирского князя Дмитрия Ивановича с полчищем Мамая, конечно же, никак нельзя опровергнуть. Да и вообще не­возможно представить себе, как это народ в собственной своей памяти сам себя обманывал всё прошедшее с тех пор пока не был «разоблачён» современными ниспровергателями! Право, поневоле думается то ли о невежестве, то ли о недобросовестности, то ли о преднамеренном идейном ревизио­низме последних.

Кстати, позволю себе вопрос к сомневающимся. Почему, интересно, у них нет возражений относительно действительности и сокрушительных результатов ряда монгольских набегов на русские земли начиная с 1237 года? Так, в 1253 году была «Неврюева рать», в 1293 — «Дюденева рать», в 1322 — «Ахмылова рать», в 1377 — набег Араб-шаха, в 1382 — разгром Москвы ханом Тохтамышем, в 1408 — рать Едигея и так далее. Сколько было подобных нахождений на Русь — и больших и малых, но всегда опустошительных! О них тоже известно по сравнительно поздним источникам, но удивительным обра­зом достоверность этих поздних сообщений в данном случае почему-то не опровергается...

Итак, Куликовская битва всё же была! К сожалению, её ход может быть описан только на осно­вании перечисленных выше источников. При этом воссоздание картины реально происшедшего, надо признать, представляет по-настоящему огромную трудность, ибо все сохранившиеся тексты не являются точными историографическими документами: в ряде фактов они противоречивы, в некоторых случа­ях искажают историческую правду за счёт преувеличений, анахронизмов, домыслов, нарочитой идеали­зации во имя идейно-художественного, поэтического осмысления воспоминаний об одержанной над полчищем Мамая и весьма значимой для последующей истории русской государственности победе. Так что выявление в них достоверной информации — это большая проблема исторической науки и истори­ков профессионалов, предполагающая строгую академичность соотнесения и научного анализа всех имеющихся данных, а не запальчивые и спекулятивные соображения дилетантов. Необходимо критическое, опирающееся на комплексный подход, но вместе с тем и бережное использование повествований о битве и других данных. Именно поэтому, несмотря на огромное число разного рода сочинений о Ма­маевом побоище, целостных его описаний не так уж много, да и в них многие суждения о нём до сих пор остаются спорными[19]. Значительно лучше обстоит дело с текстологическим и литературно-историческим изучением имеющихся в распоряжении учёных повествований, а также с их научными публикациями[20].
И всё же вкратце попытаюсь воспроизвести известное.