В.М. Кириллин

Мамаево побоище

Сегодня Россия больна. Все населяющие её народы в одинаково трудном положении. Ценой ог­ромных потерь и пока еще слабых и плохо согласованных усилий мы пытаемся это положение преодо­леть. Однако то, что с нами происходит, «кризисом» (в медицинском смысле этого слова, после которо­го или жизнь или смерть) всё же не назовёшь. Бывало похуже. Но до сих пор мы всегда находили в себе силы устоять и пойти дальше. И всегда в этом вековечном движении нас укрепляла память о славных исторических событиях. Ведь, в сущности, без них как вех прошлого не может быть ни настоящего, ни будущего. Они суть жизненно необходимые опоры. Приведу такой силлогизм. Что, например, происходит с человеком, если он утрачивает память о своём личном былом? Такой человек становится неадек­ватным, теряет способность правильно ориентироваться в пространстве и времени, может обрести пол­ное безволие или опасную для других агрессивность. И такое состояние, когда гаснет сознание и теря­ется ощущение реальности, есть болезнь, сумасшествие, сомнамбулический сон. Оказавшись в нём, без посторонней помощи жить уже нельзя. То же, ибо самосознание отдельного человека, несомненно, со­относимо с самосознанием всего человечества, происходит и с сообществами людей — этническими, религиозными, политическими. Без памяти о себе самих, так или иначе зафиксированной, они в ходе всей человеческой истории либо влачат нецивилизованное (с точки зрения общего характера современ­ной цивилизации) состояние, либо вообще исчезают.

Память, таким образом, животворит. И думается, её наличие у кого-то одного не должно бы раз­дражать кого-то другого как проявление неделикатности и высокомерия, если имеет место нормальное и справедливое взаимопонимание. Обращение к событиям прошлого помогает людям и обществам сохранять своё достоинство и самобытность, жить сегодня и строить планы на будущее. Замечательное доказательство тому — исторические фильмы, созданные в годы Великой Отечественной войны. Разве тогда важно было людям, что в них не всё соответствовало буквальной истории? Людям тогда было важно, что от них веяло заразительным духом свободы и борьбы и он помогал им держаться и не сдаваться! Почему мы должны забывать о том значимом, что сделано было нашими предками? Величаться — да, не стоит. Это правда. Гордыня не лучший путь к обретению дружбы и любви среди подобных се­бе. Но и не нужно бы ворошить старые обиды! Тем более, когда речь идёт о давно минувшем. История - это, прежде всего, жизнь. А вот то, что мы об этом предмете думаем, может быть и наукой, и поли­тикой, и спекуляцией. Но в любом случае всем угодить невозможно, ибо нет ничего безотносительного, ибо всегда кто-то находит, а кто-то теряет, но найдя или потеряв одно, утрачивает или обретает другое. Так — диалектически — устроен мир. Если понимать это, то излишен призыв к деликатности. Не в том дело! И если уж сегодня думать о нашей общей идеологии, то разумнее всё же строить её на основании именно сегодняшних политических, экономических, культурных, духовных реалий. А былое пусть ос­тается науке и искусству.

Всё выше сказанное подразумевает очень важное для истории нашей страны событие, а именно Куликовскую победу, одержанную русским воинством над ордами Мамая ровно 625 лет тому назад в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, 8 сентября по старому стилю. Ибо ныне это великое торжество, бывает, усиливаются либо обесценить, либо абсурдно перетолковать, либо вовсе признать ми­фом, а не историческим фактом. Некоторые, например, считают столкновение враждующих сторон за Доном в 1380 г. заурядной криминальной разборкой в условиях русско-ордынского военно-экономического союза; некоторые переносят место действия из-за Дона непосредственно в Москву, по­скольку на известном пространстве в Куркинском районе современной Тульской области теперь ничего нет, там будто бы не найдено даже ни одного каменного наконечника от стрелы[1].

К сожалению, нельзя не признать: как-то в последнее время появилось среди нас много разных ниспровергателей. Одни разрушают или расточают страну — то, что не ими было создано; другие прибирают к рукам или крушат культурные ценности — то, что не ими было накоплено; третьи третируют основанные на извечном религиозном мировоззрении понятия морали и этики — то, чему сами не же­лают следовать; четвёртые пересматривают историю; пятым очень хочется навязать обществу новые нормы языка, новые праздники, вообще заставить людей отказаться от своего родного... На мой взгляд, подобных старателей объединяет общее: все они — какие-то клонические порождения общественного менталитета без корней и без отростков; это банальные временщики, ибо им, видимо, нет никакого дела ни до своих предков, ни до своих потомков, они живут сегодняшним днём, эгоистически руководствуются потребностями какой-то теперешней выгоды, и их волнует только собственное нынешнее преус­пеяние. Глубинной основой такого отношения к жизни, вероятно, является духовно-интеллектуальная патология, то именно, что я для себя определил, наблюдая это явление, как комплекс Герострата или же Нерона. Подобные люди, на самом деле, суть победно шествующие неудачники! Ведь как бы они ни блистали внешне, в душе-то их не оставляет, скорее всего, болезненное чувство неудовлетворённости и непреодолимое желание любым способом вновь и вновь заявить о себе любимом, показать себя другим, предстать перед другими в ореоле глашатая или вершителя. Не оставляет их и мучительное ощущение, что на самом-то деле к их словам и решениям относятся с усмешкой. Только с горькой какой-то усмеш­кой. Ну да пусть их! Очевидно, что провозглашенный сомневающимися тезис о якобы существовавшем русско-ордынском военно-экономическом союзе совершенно некорректен. И вот почему.

В начале XIII в. в Монголии произошли события, очень скоро сокрушительно повлиявшие на судьбы народов Азии и Европы. В 1206 г. на берегу степной реки Ононе монголы после длительных междоусобиц провозгласили своим верховным правителем нойона (то есть князя) Темучина, принявшего титул и имя Чингисхана (ок. 1155-1227). Так появилось новое объединённое государство[2]. Создав превосходно организованное, спаянное железной дисциплиной и жестоко контролируемое его личной гвардией войско, Чингисхан начал свои беспримерные завоевания. За два десятка лет правления он подчинил себе огромную территорию от Северного Китая и Манчжурии до Туркестана и Казахстана. Один из его авангардных отрядов прошел через Кавказ и в начале 20 гг. XIII в. проник в южнорусские степи и Крым. После смерти Чингисхана расширение Великой Монгольской империи столь же успешно про­должили его сыновья и дети последних. В частности, его внук хан Бату (по-русски Батый, 1208-55), сын хана Джучи, организовал поход в Восточную и Центральную Европу, в ходе которого в 1237-1240 гг. была завоёвана и безжалостно разорена Русь. О том, какие несчастья в результате этого внезапного по­корения постигли русичей, с трогательно скорбной выразительностью говорил некогда в одной из своих проповедей святитель Серапион, епископ Владимирский (+ 1275): «Тогда на веде на ны (Бог. — В. К.) языкъ немилостивъ, языкь лютъ, языкъ, не щадящь красы уны, немощи старець, младости детий. Двигнухомь бо на ся ярость Бога нашего. По Давиду: "Въскоре възгорися ярость Его на ны!" Разрушены божественныя церкви; осквернены быша ссуди священии, и местные кресты, и святыя книгы; потоптана быша святая места. Святители мечю во ядь быша; плоти преподобных мнихъ птицамъ на снедь повержени быша; кровь и отец и братья нашея, аки вода многа, землю напои. Князий наших и воеводъ крепость ищезе; храбрии наша, страха наполъньшеся, бежаша; мьножайша же братья и чада наша в пленъ ведени быша. Гради мнози опустели суть; села наша лядиною поростоша; и величьство наше смерися; красота наша погыбе; богатьство наше онемь в користь бысть; труд наш погании наследоваша; земля наша иноплеменикомъ в достояние бысть; в поношение быхомъ живущимъ въскрай земля нашея; в посмехъ быхомъ врагомъ нашимъ, ибо сведохом собе, акы дождь съ небеси, гневъ Господень...»[3]

Под властью Батыя оказалась огромная территория — от западной Сибири и восточного Казах­стана до Карпат, от северной Руси до Крыма и Кавказа, которая в русских летописях обозначена как «Большая Орда», а у немецкого путешественника начала XV века Шильтбергера — «Большие татары» (термин «Золотая орда» становится известен только с XVI века). Здесь, в низовье Волги (недалеко от современной Астрахани), Батый основал столицу своего улуса, назвав её Сараем. Народонаселение Батыева ханства было многообразным в этническом, культурном и религиозном отношениях: его состави­ли восточные славяне, мордва, черемисы, волжские булгары, башкиры, огузы, половцы-кипчаки, остат­ки печенегов и хазар, аланы, черкесы, готы, греки, итальянцы; соответственно, это были язычники вся­ких мастей, мусульмане, христиане разных традиций. Однако властные функции в нём принадлежали исключительно представителям монгольского, включая и татар, этноса, которые, будучи в меньшинст­ве, постепенно смешивались с тюрками, усваивая и тюркскую речь. В сущности, с точки зрения ханов это было единое государство. При этом применительно к Руси вряд ли правомерно говорить о монголь­ской оккупации. Сараю главным образом и прежде всего был интересен политический контроль над от­носительно самостоятельной деятельностью разрозненных русских князей, сбор налогов в виде регу­лярной или же незапланированной дани, обычно весьма тяжёлой, и пополнение войск свежими силами. Князьям как ханским вассалам собственно и вменялось в обязанность выполнение этих задач под на­блюдением присланных из Орды баскаков. Когда же возникало сопротивление, то на Русь направлялись суровые карательные экспедиции.

Тяжким бременем легла на плечи русичей экономическая зависимость от монголо-татарского ханства, неизмеримое число людей погибло, уведено было в рабство, сгинуло в смерчах многочислен­ных набегов и политических интриг из Сарая. Казалось бы, такое положение неминуемо должно было повлиять на угнетённую нацию, сломить её духовно, изменить в ней характер, парализовать в ней жиз­ненную энергию, остановить развитие. Но ничуть не бывало! К счастью, завоевание монголо-татарами Руси не повлекло за собой их массового перемещения на Русь. Здесь их представители оставались в абсолютном меньшинстве и, скорее, сами испытали влияние — во всяком случае, культурное — со сторо­ны восточных славян. Ведь Орда не была культурно единой даже в составе правящей верхушки. На это указывает, между прочим, динамичность последней в религиозном плане: во время завоевания Руси ха­ны ещё огнепоклонники, со второй половины XIII в. в Сарае начинает усваиваться ислам, но вместе с тем существует христианская Церковь, и некоторые ханы женятся на христианках (Ногай (ум. в 1300 г.) — на внебрачной дочери византийского императора Михаила Палеолога, Узбек (ум. в 1342 г.) — на до­чери византийского императора Андроника Младшего); роднятся ордынцы в том числе и с русскими князьями, например, женой московского князя Юрия Даниловича (ум. в 1325 г.) была Кончака, родная сестра Узбека, в крещении Агафья. Более того, постепенно некоторые из среды завоевателей мирно пе­реселяются на Русь, становясь основателями знаменитых русских фамилий, например, Аксаковых, Кор­саковых, Салтыковых. Более или менее очевиден результат не влияния, а взаимовлияния на уровне язы­кового общения между Русью и Ордой. Уже к началу XIV в. тюркский язык в Орде становится обще­распространённым и государственным. Но в русском языке немало тюркизмов, как, впрочем, и русиз­мов, например, в татарском (напомню, что первые татары были монголоязычным племенем, впоследст­вии полностью растворившемся в тюрках). Однако тюрко-русское языковое взаимодействие и взаимное влияние нельзя связывать только с монголо-татарским завоеванием: оно имело место ещё в эпоху Киев­ской Руси (с печенегами, половцами, булгарами). И после освобождения Руси в 1480 г. от ига не пре­кращались всевозможные контакты с осколками Орды — Казанским, Астраханским или Крымским ханствами. Продолжается этот процесс жизни по соседству и по сей день. Но выделить в нём что-то хронологически, этнографически, психологически определённое вряд ли возможно.

Союзничество русских с Ордой — факт очень условный, относительный и вынужденный, говоря метафорически — временное содружество ягнят с волком. Правда, подразумевая в данном случае под «овечкой» Северо-Восточную Русь, надо всё же отчётливо понимать, что в реальной внешней межгосударственной обстановке XIII-XIV столетий, в условиях постоянной западной угрозы русским князьям как хозяевам в подчинённой им земле куда выгоднее было поддерживать со своими юго-восточными сюзеренами мир, нежели воевать с ними. Всё-таки Орда была сравнительно веротерпима (что, правда, не исключало бесчеловечной жестокости ордынцев по отношению к побеждённым во время набегов) и не стремилась к полному захвату территорий. Тогда как экспансия со стороны ближайшего западного соседа Руси Великого Литовского княжества и католических рыцарских орденов нацелена была именно на территориальное, политическое и церковно-религиозное завоевание. Это понял ещё святой благоверный князь Александр Невский (+ 1263). Благодаря гибкости и расчётливости его потомков Северо-Восточная Русь сохранила свою государственность, свою культурную самобытность и к XIV ст. посте­пенно, подавив в себе тяжкое чувство угнетённости от ордынского ига, воспрянув духовно, накопила внутренние силы для успешного его преодоления. Данный процесс, между прочим, удачно согласовы­вался с неуклонным укреплением Москвы как центра русской земли и с последовательной концентра­цией в руках московских князей политических, финансовых и военных сил. Вот что стало исходным основанием победы на поле Куликовом.

Разумеется, имела место и совокупность обстоятельств. Так, ко второй половине XIV в. Орда за­метно ослабла, умалившись в своих внешних границах и, главное, распавшись на несколько ханств. Кроме того, с конца 50-х годов правление монгольской элиты в Сарае пережило череду кровавых династических распрей между потомками хана Джучи, что способствовало выдвижению на вершину ордын­ской власти более талантливых в военно-политическом плане представителей других родов, в частности Мамая — «темника», то есть правителя и военачальника крымского хана Абдуллы. От имени последне­го Мамай и начал своё правление в западной части Орды — на пространстве между Волгой и Днепром, в Крыму и Предкавказье. Начиная с 1361 года он несколько раз достигает главенства в самом Сарае, всякий раз пользуясь прикрытием законных, но номинальных, марионеточных ханов, с калейдоскопи­ческой скоростью сменявших друг друга. При этом его интерес к Северо-Восточной Руси неизменен. Он последовательно играет на противоречиях между русскими князьями, особенно между московским Дмитрием Ивановичем (1350-1389) и тверским Михаилом Александровичем (1333 - 1396), спекулируя великокняжеским ярлыком. Но и собственное положение Мамая неустойчиво. С одной стороны, не­смотря ни на что усиливается Дмитрий Иванович. Ему удалось, во-первых, подчинить себе многих рус­ских князей, то есть стать на Руси признанным политическим лидером; во-вторых, достичь соглашения с Мамаем об уменьшении дани и даже не платить ему последней, то есть добиться экономической неза­висимости; в-третьих, проявить вместе с тем свою военную мощь: в 1376 году он осадил волжский го­род Булгар и вынудил у мамаева наместника Махмата Солтана признание в покорности, а в 1378 году он вообще наголову разбил у впадающей в Оку реки Вожи посланные Мамаем на Русь войска. С другой стороны, из восточной половины Орды явился очень сильный правитель и кровный потомок Джучи хан Тохтамыш: к 1380 году он захватил Сарай, угрожая дальнейшим своим продвижением в западную по­ловину улуса. В такой ситуации самовластному Мамаю оставалось либо немедленно оказать Тохтамышу сопротивление, либо сначала захватить Москву, укрепиться за счёт русских ресурсов и уж потом выступить против династически законного хана. Так что для Мамая поход на Москву был, в сущности, частью плана его борьбы за власть в Орде. Но вместе с тем вольно или невольно Мамай оказался про­водником широкомасштабных конфессионально-политических планов Ватикана по отношению к Руси, проводимых, в частности, римскими папами Климентом VI (1342-1352) и Урбаном VI (1378-1389) через посредство Литовского княжества и, вполне возможно, генуэзских колоний в Крыму, на что указывают и его сговор с литовским князем Ягайлом Ольгердовичем (ум. В 1434 г.), и наличие в его войске италь­янских отрядов[4]. Таким образом, столкновение Руси с Мамаем никак нельзя низвести до масштаба бан­дитской разборки!

Ещё более странным представляется сомнение относительно историчности факта Куликовской битвы в 1380 г. Хотя действительно серьёзным основанием для такового является отсутствие весомых материальных подтверждений этого события в виде множества археологических фактов. Однако, во-первых, в средние века всё оружие — стрелы, копья, мечи, булавы, щиты и прочее как вещи потребные в воинском деле и дорогие никогда не оставляли на местах сражений, так что их сегодняшнее отсутствие в земле Куликова поля вполне объяснимо; во-вторых, скептики почему-то подзабыли, что то самое место, где произошло указанное сражение, исстари было пахотным, тем не менее ещё в конце XVIII - начале XIX в., по сообщениям тогдашней печати, крестьяне всё же находили на нём и человеческие ос­танки, и разные предметы древнего вооружения[5]. И теперь остаётся только сожалеть, что археология в то время была в весьма зачаточном состоянии, так что в XX ст. стали возможны лишь единичные находки предметов, относящихся к эпохе битвы (кольчуга, наконечники копий, сулица[6]).

Зато абсолютно убедительны свидетельства народной памяти! Так, в русских рукописных книгах 40-х гг. XV в. — «Рогожском летописце», «Симеоновской летописи», «Новгородской первой летописи младшего извода» — содержится краткий рассказ «о великомъ побоище, иже на Дону»[7], созданный, вероятно, ещё в конце предшествующего столетия. Несколько летописных сводов последней трети XV-первой половины XVI в. — «Софийская первая летопись старшего извода», «Новгородская четвёртая летопись» и др. — сохранили пространную летописную «Повесть» о Куликовском сражении[8], текст которой, возможно, восходит к несохранившемуся сочинению, написанному почти сразу после описанно­го в нём события. Видимо, к рубежу XIV-XV вв. относится знаменитая поэтическая песнь «Задонщи-на»[9], самые ранние списки которой датированы концом XV ст. Упоминание о битве имеется в литера­турно замечательном «Слове о житии и о преставлении великого князя Димитрия Ивановича»[10], а также в «Житии преподобного Сергия Радонежского»[11], составленных, по мнению учёных, блестящим рус­ским писателем конца XIV-начала XV в. Епифанием Премудрым. Наконец позднее, как полагают, на рубеже XV-XVI ст., было создано самое подробное и самое популярное среди древнерусских книжников описание Куликовского сражения — «Сказание о Мамаевом побоище». Конечно, все указанные ис­точники нельзя считать сугубо документальными историографическими свидетельствами, это, прежде всего, литературные формы духовно-художественного осмысления происшедшего. Но всё же их опре­делённая фактографичность несомненна. Поэтическими по типу источниками являются и устные на­родные исторические песни — «Новгородцы идут против Мамая», «На поле Куликовом»[12] и другие, со­хранившиеся в записях начиная с XVII в. Кроме того, упоминания о битве обнаружены в некоторых княжеских грамотах XV в., она подтверждается данными древних разрядных книг и родословий, свиде­тельствами многих других памятников древнерусской письменности[13].

В связи с этим нельзя оставить без внимания традицию православной Церкви поимённо поми­нать за богослужением умерших христиан. Известно, в частности, что воинов, «от татаръ... избиенныхъ» поминали, по крайней мере, с конца XIV ст. в родительскую — «Димитриевскую» — субботу недели перед 26 октября по старому стилю. Этот передаваемый от поколения к поколению святой обы­чай частично отображён специальными древнерусскими книгами — «Синодиками», в которых среди присно поминаемых обнаруживаются и имена некоторых участников Куликовской битвы[14], известных, например, по «Сказанию о Мамаевом побоище». Наконец, действительность этого события подтвер­ждается краткими сообщениями немецких хронистов конца XIV-XV вв. — неизвестным автором «Торуньских анналов», затем Детмаром Любекским, Иоанном Поссильге[15], Альбертом Кранцем[16], о победе также сообщали их современники персидский и арабский историки — Назим-ад-дин Шами[17] и Ибн Халдун[18]. Таким образом, сам факт столкновения в 1380 году московского и великого владимирского князя Дмитрия Ивановича с полчищем Мамая, конечно же, никак нельзя опровергнуть. Да и вообще не­возможно представить себе, как это народ в собственной своей памяти сам себя обманывал всё прошедшее с тех пор пока не был «разоблачён» современными ниспровергателями! Право, поневоле думается то ли о невежестве, то ли о недобросовестности, то ли о преднамеренном идейном ревизио­низме последних.

Кстати, позволю себе вопрос к сомневающимся. Почему, интересно, у них нет возражений относительно действительности и сокрушительных результатов ряда монгольских набегов на русские земли начиная с 1237 года? Так, в 1253 году была «Неврюева рать», в 1293 — «Дюденева рать», в 1322 — «Ахмылова рать», в 1377 — набег Араб-шаха, в 1382 — разгром Москвы ханом Тохтамышем, в 1408 — рать Едигея и так далее. Сколько было подобных нахождений на Русь — и больших и малых, но всегда опустошительных! О них тоже известно по сравнительно поздним источникам, но удивительным обра­зом достоверность этих поздних сообщений в данном случае почему-то не опровергается...

Итак, Куликовская битва всё же была! К сожалению, её ход может быть описан только на осно­вании перечисленных выше источников. При этом воссоздание картины реально происшедшего, надо признать, представляет по-настоящему огромную трудность, ибо все сохранившиеся тексты не являются точными историографическими документами: в ряде фактов они противоречивы, в некоторых случа­ях искажают историческую правду за счёт преувеличений, анахронизмов, домыслов, нарочитой идеали­зации во имя идейно-художественного, поэтического осмысления воспоминаний об одержанной над полчищем Мамая и весьма значимой для последующей истории русской государственности победе. Так что выявление в них достоверной информации — это большая проблема исторической науки и истори­ков профессионалов, предполагающая строгую академичность соотнесения и научного анализа всех имеющихся данных, а не запальчивые и спекулятивные соображения дилетантов. Необходимо критическое, опирающееся на комплексный подход, но вместе с тем и бережное использование повествований о битве и других данных. Именно поэтому, несмотря на огромное число разного рода сочинений о Ма­маевом побоище, целостных его описаний не так уж много, да и в них многие суждения о нём до сих пор остаются спорными[19]. Значительно лучше обстоит дело с текстологическим и литературно-историческим изучением имеющихся в распоряжении учёных повествований, а также с их научными публикациями[20].
И всё же вкратце попытаюсь воспроизвести известное.

Летом 1380 г. Мамай выступил с огромным — по источникам из 100-150 тысяч человек — войском против Дмитрия Ивановича. Согласно «Сказанию о Мамаевом побоище» его целью, вопреки установившейся политике Сарая, было полное завоевание подвластных московскому князю земель: «Азь, — заявил он своим соратникам, — не хочу тако сътворити, како Батый, но егда доиду Руси и убию князя их, и который его град красный довлеетъ намъ и ту сядемъ ведати и Русью владети..»[21]. Мамая согласились поддержать великий князь литовский Ягайло Ольгердович (1350 -1434), а также князь рязанский Олег Ива­нович (ум. В 1402 г.). Правда, некоторые тексты свидетельствуют, что Олег вместе с тем послал извес­тие в Москву о совместных планах Мамая и Ягайла. Несмотря на то, что ранние повествования весьма резко осуждали Олега за отступничество, видимо, контаминировав отдельные разновременные факты его биографии, всё же двойственность его поведения, так сказать, службу «и вашим и нашим» вполне можно понять. Ведь дело происходило в условиях ещё не сформировавшегося единого русского госу­дарства, когда между властителями отдельных русских земель шла неприкрытая борьба за главенство, а ход и итоги этой борьбы определялись в значительной степени извне — политикой Орды и Литвы. Бу­дучи относительно самостоятельны, князья ни в чём не были обязаны друг другу, если не объединялись в союзы. Но и союзные договоры нередко нарушались. Такова логика феодальной разрозненности. Кроме того, само положение Рязанской земли среди прочих русских областей просто должно было вы­нуждать Олега из двух зол выбирать наименьшее: и Москва стремилась его подчинить себе, и кратчай­шие пути на Русь из Сарая пролегали через его землю, так что при ордынских набегах первый и самый тяжкий удар (например, как в 1378 г. от Мамая) всегда доставался рязанцам. Необходимо также принять во внимание, что о действиях Олега во время Мамаева похода 1380 г. мы ведь знаем по источникам су­губо литературным и сравнительно поздним, авторы которых, несомненно, оценивали происшедшее с точки зрения итогов исторического хода развития русской государственности и в плане их религиозно­го осмысления как торжества Добра над Злом. Как на самом деле вёл себя Олег в обстоятельствах борь­бы Дмитрия Ивановича Московского с самовольным ордынским темником Мамаем документально не известно. Правда, известно, что действительно имел место союзный договор Олега с литовским князем Ягайлом, расторгнутый в 1381 г. по случаю заключения союза с Москвой, и что затем им действительно было совершено предательство князя Дмитрия, когда во время похода на Русь хана Тохтамыша он ради избавления рязанской земли от разорения примкнул к ордынцам и способствовал их продвижению к Москве. Как говорится, худая молва крепче доброй славы. Вероятно, в сознании живших позднее рус­ских книжников сведения об Олеге, несмотря на последующие его мирные отношения с Москвой, обобщились в пользу самого существенного — а именно его позорного коварства по отношению к сво­им соплеменникам и единоверцам. Но даже если суд соотечественников над этим князем и был в чём-то правым, надо отдать должное неизвестным русским книжникам, работавшим над разными версиями «Сказания о Мамаевом побоище»: под их пером, в отличие от краткого и пространного вариантов «По­вести», рязанский князь не однозначно отрицательная фигура. Так, после Куликовской победы он, хотя и скрывается в Литве, однако сам перед собою всё же горько раскаивается в своём двурушничестве как грехе безбожия: «Горе мне грешному и отступнику веры Христови, аз поползохся, что видех, къ безбожному присяглъ». Поразительная чёрточка национального характера и духовность понимания истории, — милость к падшим!

Узнав о выступлении против Руси и попытавшись было — безуспешно — остановить врага бога­тыми дарами, Дмитрий Иванович призвал русские земли к отпору, и вскоре ему удалось собрать значи­тельную рать, правда примерно на треть меньшую Мамаевой (источники указывают разные цифры). Но не все русичи пришли на помощь Дмитрию, в его войске по разным причинам не было отрядов из Великого Новгорода, Твери, Смоленска, Рязани, Нижнего Новгорода[22]. Силы русских состояли из профес­сиональных воинов, объединённых в дружины, и народного ополчения. Первые, разумеется, осваивали воинское искусство с раннего детства — учились верховой езде, обращению с мечом, саблей, копьём, луком, щитом, кинжалом, самострелом и другими предметами вооружения. Понятно, что от обретённо­го при этом мастерства зависел успех человека в конкретной схватке. Но и ополченцы, несомненно, бы­ли достаточно умелы, ведь тогда одним из основных способов выживания была охота, а она предопре­деляла наличие смелости, реакции, твёрдой руки, меткого глаза. Очевидно, что и те и другие владели ещё приёмами рукопашной борьбы и кулачного боя. Все воины делились на конных и пеших, на тяжело и легко вооружённых. Вероятно, имела место и специализация: кто-то был метким лучником, кто-то особенно силён с копьем, кто-то с мечом. Думаю, это были, хоть и не великаны (средний рост примерно 160 см), но очень крепкие люди (между прочим, каждый воин нёс на себе около 16 кг, а то и больше, включая доспехи и оружие), и очень отважные, выносливые бойцы, способные выдерживать многоча­совую битву (между прочим, только собственно схватка на Куликовом поле длилось порядка четырёх часов). Так что, признаюсь, не хотел бы я встретиться с подобным удальцом на тропе войны без надлежащих навыков!

Как свидетельствует «Сказание о Мамаевом побоище», вместе с военными приготовлениями к сражению Дмитрий Иванович также очень серьёзно предался духовному укреплению, заручившись поддержкой Церкви, отслужив молебны в кремлёвском Успенском соборе перед образами Спасителя, Пресвятой Богородицы, святителя Петра и в Архангельском соборе перед образом архангела Михаила, испросив благословение себе и своим воинам у радонежского подвижника и игумена Троицкого монастыря преподобного Сергия. С XV ст. на Руси знали и верили, что святой старец, предрекая князю по­беду, отправил вместе с ним «на Брань» двух своих духовных чад — иноков Александра Пересвета и Андрея Ослябю.

В конце августа Дмитрий Иванович двинулся из Москвы в Коломну и оттуда, «урядив» свои полки, дальше на юг. Он стремился опередить соединение Мамая с союзниками, что ему и удалось. 8 сентября на рассвете его войско перешло с левого берега реки Дон на правый, в то место, где в эту реку впадала Непрядва. Переправа была уничтожена, пути отступления отрезаны водой. На Куликовом поле русские оказались прямо перед врагом, но зато защищенными позади, с правого и левого флангов от обходных маневров мамаевой конницы. Войска московского князя расположились как бы эшелонами: за Передовым, или Сторожевым, полком (под командованием князей Дмитрия и Владимира Всеволодовичей) стал Большой полк из пеших воинов (во главе с московским боярином Тимофеем Васильевичем Вельяминовым); справа и слева исполчилась конница (подчинённая, соответственно, Микуле Василье­вичу Вельяминову и бывшему полоцкому князю Андрею Ольгердовичу); позади этого основного вой­ска также находилась конница, резервная (возглавляемая переяславским князем Дмитрием Ольгердови-чем). Но главная тактическая заслуга Дмитрия Ивановича состояла в том, что в дубраве на берегу Дона он скрыл резервный Засадный полк, который возглавили князь Владимир Андреевич Серпуховской и воевода Дмитрий Михайлович Боброк Волынский. И, конечно же, огромное значение имела сила духа, с которой русское воинство вышло на борьбу и которую отчетливо понял, например, создатель «Сказа­ния о Мамаевом побоище», вложивший в уста московского князя речь вроде этой: «Отцы и Братия, Господа ради подвизайтеся, святыхъ ради церквей и веры христианскыя! Она бо смерть на жи­вот вечный! Ничто же земнаго помышляйте! Не уклонимся убо на свое, о воини, да венци по­бедными увяземся от Христа Бога, спаса душам нашим!» Укреплённые настроением своего предводителя, воодушевлённые новым — письменным — благословением преподобного Сергия Радонеж­ского («Великому князю и всимъ руским князем и всему православному христианству — миръ, Благословение»), обнадёженные таинственными предуказаниями природы о победе, уверенные в своём стоянии за правду, русичи ждали приближения полчищ Мамая. Нельзя при этом не отметить того, как психоло­гически глубоко и исторически верно понимал повествователь это состояние неколебимого и сосредо­точенного ожидания и святой готовности отдать жизнь: в стане русских «бысть тихость велика», то­гда как со стороны противника слышался «стук великъ и кличь, яко торгъ снимается и яко градъ зижется». Как красноречив это контраст между спокойной твёрдостью и вызывающей наглостью!

Согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», битва началась поединком между троицким иноком Александром Пересветом и ордынским ратником, имя которого — Челубей, Телебей или Темир-мурза — появляется в переделках «Сказания» лишь с XVII в. Оба богатыря погибли, ударив друг друга копьями. Сразу после этого полки противников сошлись: «И ступишася крепко бьющеся, но сами о себя разбивахуся, под конскими ногами умираху, от великия тесноты задыхахуся, яко не мощно бе вместитися на поле Куликове, место то тесно меж Дономъ и Мечею. На томъ поле силнии полки сступишася, из нихь же выступиша кровавые зори от блистания мечнаго, велик стукъ бысть и звукъ от копейного ломления, яко не мощно бе слышати, ни зрети грозного и горького часа, в колико тысящь създаниа божия погибает...». Через некоторое время русичи стали слабеть под натиском мамаевских сил, лично участвовавший в этом бою великий князь Дмитрий Иванович был ранен и «нужею склонися с побоища, яко не мощно бе ему» Видя «великую пагубу христианскую», начальник русского засадного полка князь Владимир Андреевич хотел было выступить на врага, но его остановил мудрый и прозорливый Дмитрий Волынец. «беда велика, княже! — сказал он. — Не уже прииде година! Начиная бо без времени, вред себе приимет! Мало убо потръпим, да время по­лучим и отдадим въздание противникомъ!». И не раз ещё останавливал Волынец порывы своих соратников, со слезами смотревших из засады, как гибнут их товарищи. Наконец нужный момент настал, и воевода воскликнул: «Братья и друзи, дръзайте! Сила бо Святаго Духа помогает намъ». Неожи­данно русские ратники, «аки соколы изучены» на жаворонков, налетели на ордынцев с тыла. Исход битвы был решён. С криком «увы нам! Христиане умудриша насъ!...» воины Мамая бросились бе­жать, и «ни единъ не могий избыти, бяху бо кони их потомлены». Сам Мамай едва спасся. Но свою борьбу за власть в Орде и на Руси он бесславно проиграл: после бегства с Куликова поля он был разбит на реке Калке своими же собратьями, подчинёнными хана Тохтамыша, нового правителя Сарая и, брошенный войсками, бежал в Крым, где очень скоро был убит. Узнав о поражении Мамая, Ягайло Ольгердович так и не приступивший к боевым действиям поспешил ретироваться; к нему в Литву от гнева и кары победителя удалился и Олег Рязанский. А князь Дмитрий Иванович, отдав погребальные почести погибшим ратникам, с триумфом и мо­литвенной радостью возвратился в Москву, вновь посетил преподобного Сергия теперь уже ради благодарственных богослужений и «сяде на своем княжении». Отныне, за одержанную им победу его лю­бовно и горделиво стали величать в народе Донским.

Может показаться странным, что собственно в Орде поход Мамая на Русь не вызвал совершенно никакого отклика и в анналах ордынской истории он никак не отразился. Конечно, какие-то документы об этом могли просто не сохраниться. Но скорее всего, в Орде антирусская авантюра Мамая воспринималось как мало значимое событие. Во-первых, против Руси выступил самозванец и узурпатор власти, главенство которого в сознании монгольской элиты было и сомнительным и призрачным; во-вторых, он опирался на войска разноплеменных наёмников, единственным объединяющим интересом которых бы­ли грабёж и личное обогащение, и уж конечно не созидание или какая-либо иная высокая мотивация. В-третьих, для Орды в целом поход Мамая, действительно, не был делом государственной важности и не потребовал от неё предельного напряжения; более того, поражение Мамая даже облегчило укрепление в Сарае законной власти в лице хана Тохтамыша (верховенствовал в Орде с 1380 по 1395 г.). Напротив, для Руси означенное событие имело чрезвычайную важность. Действиями русских руководил непре­ложный мотив освобождения от унизительного ига, то есть они были едины в своих национальных, го­сударственно-религиозных интересах. Но от них потребовалась максимальная концентрация сил, так что в результате в этой битве Русь от предельного напряжения выдохлась, и уже два года спустя, когда Тохтамыш осадил Москву, она не смогла оказать никакого сопротивления. Однако Куликовская победа всё-таки дала свои благие результаты: так уже случилось, что она произошла именно в день Рождества Пресвятой Богородицы, и в этом народное сознание видело её высокий духовный смысл, ибо таким совпадением подтверждалась правота искони существо­вавшей в сердцах христиан веры в особое заступничество Преблагой Матери Иисуса Христа за род че­ловеческий, в частности за Русскую землю; победа возвысила авторитет московского князя, практиче­ски доказала действенность всегда проповедуемой Церковью идеи государственного единения; она навсегда изменила характер отношения к Орде, пробудила новое самоощущение нации и тем самым ознаменовала будущий конец хозяйничанью ордынцев на Руси. Иными словами, это событие, в сущности, имело созидательное значение для будущей России. Именно поэтому, несомненно, оно оставило столь глубо­кий след в народной памяти.

Человек, народ, общество, государство, история... Как сложно всё это связано! Особенно в на­шей многонациональной стране. В общем-то можно представить себе россиянина, не русского по крови и не православного по вере, удивляющегося сегодняшнему нашему празднованию 625-летия Куликов­ской битвы. Мол, что нам за дело до того, что так давно было и чуть ли не является красивой историче­ской сказкой!? Наверное, есть у людей право и на подобный ход мысли. Однако, не соглашаясь с ним, позволю себе коротко напомнить о том, что происходило в христианском мире ко времени Куликовского сражения. Земли бывшей Киевской Руси частью принадлежали Орде, частью — Литовскому княже­ству, непосредственным и враждебным соседям Северо-Восточной Руси, стремившимся к той или иной форме её подчинения. Но для последней это была проблема не только политическая, это была также и проблема веры. Во всяком случае, чуть позже Куликовской битвы, в 1385 г. выше упомянутый поборник Мамая Ягайло Ольгердович, становится во главе Польско-Литовского союза, провозгласив при этом, будучи католиком, идею созда­ния великой славянской империи, которая объединила бы все славянские народы, причём под покрови­тельством католической Церкви. Вместе с тем великая некогда Византийская империя под натиском ту­рок и венецианско-генуэзской экспансии катастрофически слабнет и умаляется. Возродившиеся было в конце XII — начале XIII в. Болгарское и Сербское православные царства к XV в. вновь теряют свою не­зависимость и становятся провинциями Оттоманской империи. Таким образом, Русь и весь православ­ный мир оказываются лицом к лицу перед напирающими государствами ислама и католицизма. И вот как раз в этом историческом контексте значение победы на Куликовом поле обретает уже вселенский и судьбоносный смысл. По скорбному слову Димитрия Донского перед могилами его убиенных соратников, они положили «головы своя за святыя церкви, и за землю Рускую, и за веру христианскою».

Спрашивается: что было бы со всеми нами — русскими, белорусами, украинцами, мордвой, чу­вашами, татарами, кавказскими народами, якутами, коряками, наконец, если б этого события и других ему подобных не было вовсе; если б, например, силы Великой Монгольской империи не иссякли в её стремлении расширяться и расширяться, порабощать и порабощать; если б она не ослабла в преодолении собственных внутренних противоречий; если б глобальные планы Ватикана в отношении восточ­ных славян не рушились, а осуществились; если б раздробленная на мелкие княжества Северо-Восточная Русь не стремилась к объединению и приумножению своих земель; если б населявшие её

люди не сопротивлялись ни Западу, ни Востоку, а сидели смиренно у своих печек и продолжали безропотно платить дань Орде или подставлять свои головы под мечи крестоносцев; если б они не хранили свято свою веру и своё понимание правды, не были столь энергичны, предприимчивы, дальновидны, упорны, терпеливы, тверды, самоотверженны; если б они были безбожно и безжалостно жестокосердны как к нелюдям к своим землякам и ближайшим соседям, если б не умели вовлечь их в сферу взаимовы­годных интересов?... Что было бы? Ответ ясен. Ход и вектор всей евразийской истории сложился бы как-то иначе. Было бы всё не так, как теперь. И Россия, если б сегодня и существовала, то была бы дру­гой. Поэтому как бы и с каких позиций ни относиться к победе благоверного князя Димитрия Донского над Мамаем, совершенно очевидно её поворотное значение для жизни наших предков в целом. Ею, хо­тим мы того или нет, определён был дальнейший путь развития нашей страны и всех населяющих её народов, как, например, будущее Европы походами Юлия Цезаря, будущее Франции революцией, бу­дущее Соединённых Штатов Америки победой северян над южанами. И последнее. Почти сотню лет назад гений русской поэзии Александр Блок, перепечатывая в своём «Собрании стихотворений» цикл «На поле Куликовом», снабдил его примечанием: «Куликовская битва принадлежит... к символическим событиям русской истории. Таким событиям суждено возвращение...». Кажется, проницательнее о смысле этого «начала высоких и мятежных дней» не сказать.

[1] Считаю необходимым указать здесь на работы серьёзнейшего современного историка, который глубоко, тонко и иронично подверг критике декларации подобного рода: Кучкин В. А. Русь под игом: как это было? М.: «Панорама», 1991; Он же. Новоот­крытая битва Тохтамыша Ивановича Донского (он же Дмитрий Туйходжаевич Московский) с Мамаем (Маминым сыном) на мо­сковских Кулижках // Интернет-версия: http://hbar.phys.msu.su/gorm/fomenko/kuchkin.htm.

[2] Основательный обзор истории этого государства см., например, в кн.: Насонов А. Н. Монголы и Русь (История татарской по­литики на Руси). М.; Л., 1940; Вернадский Г. В. Монголы и Русь/ Пер. с англ. Е. П. Беренштейна, Б. Л. Губмана, О. В. Строгано­вой. Тверь: ЛЕАН; М.: АГРАФ, 1997; Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960.

[3] Памятники литературы Древней Руси. XIII век. М., 1981. С. 446,448.

[4] См. об этом главу «"Монгольская эпоха" в истории Руси и истинный смысл и значение Куликовской битвы» в кн.: Кожанов В. В. История Руси и русского слова. Опыт беспристрастного исследования. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. С. 363-421.

[5] Нечаев С. Некоторые замечания о месте Мамаева побоища / «Вестник Европы». 1821. № 14. С. 125; Афремов И. Куликово поле с реставрированным планом Куликовской битвы в 8 день сентября 1380 г. М., 1848. С. 63,69.

[6] Кирпичников А. Н. Куликовская битва. Л., 1980. С. 84,85.

[7] Памятники Куликовского цикла / Глав. ред. акад. РАН Б. А. Рыбаков, ред. докт. истор. наук В. А. Кучкин. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 1998. С. 9-11; 22-23.

[8] Её разные варианты опубликованы в кн. Памятники Куликовского цикла. С.30-41; 65-82.

[9] Её разные варианты опубликованы в кн. Памятники Куликовского цикла. С. 89-91; 97-104; 112-119; 126-132.

[10] Новгородская четвертая летопись // ПСРЛ. 2-е изд. Т. 4, ч. 1, вып. 2. Л., 1925, С. 351-366; Софийская первая летопись // ПСРЛ. Т.6. СПб., 1853. С.104-11

[11] ПЛДР: XIV -середина XV века. М., 1981.С.286-388.

[12] Исторические песни. Баллады / Составл., подгот. текстов, вступ. ст. и примеч. С. Н. Азбелева. М.: «Современник», 1986. С. 65,66.

[13] Подробнее об этом см. в работе: Горский А. Д Куликовская битва 1380 г. в исторической науке // Куликовская битва в исто­рии и культуре нашей Родины (материалы юбилейной научной конференции). Изд. Московского университета, 1983. С. 15-19.

[14] См., например, рукописи конца XV в.: РГАДА. Ф. 196, oп. 1. № 289. Л. 155; ГИМ. Синодальное собр. № 667. Л. 68-68об. По­следний «Синодик» опубликован: Древняя Российская Вилиофика. 2-е изд. Ч. 6. М., 1788. С. 450-451 (Об этом издании: Мои­сеева Г. И. Пергаменный синодик ГИМ в издании Н. И. Новикова // ТОДРЛ. Т. 26. Л., 1971. С. 100-108).

[15] Пашуто В. Т. Возрождение Великороссии и судьбы восточных славян // Пашуто В. Т., Флоря Б. Н., Хорошкевич А. Я Древ­нерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М.: «Наука», 1982. С. 45.

[16] Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликов­ского цикла. М.; Л., 1966. С. 508.

[17] Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 2: Извлечения из персидских сочинений.М.;Л., 1941.С. 109.

[18] Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1: Извлечения из сочинений арабских. СПб., 1884. С. 389.

[19] Укажу только некоторые труды: Гейсман П. А. Поход великого князя Дмитрия Ивановича от Москва к верховьям Дона и сра­жение на Куликовом поле 8 сентября 1380 года. С 7-ю планами и схемами. Киев, 1913; Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 года // Повести о Куликовской битве / Изд. подгот. М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. М., 1959. С. 335-376; Кирпичников А. И. Куликовская битва. П., 1980; Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле / Вопросы истории. 1980. № 8. С. 3-21; Буганов В. И. Куликовская битва. М., 1980; «Каргалов В. В. Куликовская битва. М., 1980; Скрынников Р. Г. Куликовская битва: проблемы изучения // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины (Материалы юбилейной научной конференции): Сборник/ Под ред. Б. А. Рыбакова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1983. С. 43-70.

[20] Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906; Сказание о Мамаевом побоище / С предисл. С. К. Шамбинаго. СПб., 1907; Шахматов А. А. Отзыв о сочинении С. К. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище» (Спб., 1096) // Сборник ОРЯС. Т. 81. № 7. Спб., 1910. С. 79-204; Повести о Куликовской битве / Изд. подгот. М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмит­риев. М., 1959; Сказания и повести о Куликовской битве / Изд. подгот. Л. А. Дмитриев и О. П. Лихачева. Л., 1982; Памятники Куликовского цикла / Глав. ред. акад. РАН Б, А. Рыбаков, ред. докт. истор. наук В. А. Кучкин. СПб.: Русско-Балтийский инфор­мационный центр БЛИЦ, 1998.

[21] Здесь и далее текст «Сказания» цитируется по изданию: Памятники Куликовского цикла / Глав. ред. акад. РАН Б. А. Рыба­ков, ред. докт. истор. наук В. А. Кучкин. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 1998. С. 137-194.

[22] Горский А. А. Москва и Орда. М., 2000. С. 97-99.