II

В МАЕ 1910 ГОДА

Вторично пришлось мне побывать у русских на южном Са­халине гораздо раньше, чем сам я мог думать в прошлом году, прощаясь с земляками в д. Наяси. Дело в том, что в первых числах мая я снова отправился на остров Хоккайдо докончить обозрение тех церквей, коих не успел обозреть прошлой осенью. Опять я буду около гор. Отару... А от Отару так близ­ко и до Сахалина! И вспомнилась мне та великая духовная ра­дость, какую я принес русским «сиротам» на Сахалине в прош­лом году... И неодолимо влекло сердце еще раз съездить на Сахалин и еще раз порадовать русскую душу ссыльных.

Но и рассудок оправдывал мне эту поездку... В прошлом году краткие строки мои о сахалинцах в «Московских ведо­мостях» вызвали такую горячую редакционную статью... А от­зывчивые души стали даже жертвы присылать в «миссию, вспомнившую сахалинцев»... Не обязан ли я был нравственно пред сими жертвователями еще раз съездить к русским ссыльным? – А с другой стороны, - в июле-августе мне при­дется быть на Иркутском миссионерском съезде... И там могут заинтересоваться остатками нашего православия на южном Сахалине... А съезд - величина настолько почтенная, что не хотелось являться на него с впечатлениями только «прошло­годними». Нужно было пережить и видеть все вторично, что­бы при докладе чувствовать себя твердым.

А так как и сердце, и рассудок только «поддакивали» друг другу, то я и поехал, получив разрешение своего владыки-архиепископа. Но для сокращения путевых расходов наполовину, поехал на этот раз один, без спутника.

* * *

17-го мая. Я выехал из Отару на пароходе «Цуруга-мару». Небольшой, тонн в 700, грязненький пароход... Какою роскошью мне представились прошлогодние «Камикава-мару» и «Дайре-мару», когда я познакомился с сей посудиной. Совершает «Цуруга-мару» рейсы срочные, по восточному берегу Сахалина... И конечно, имея грузов всегда больше, чем пассажи­ра, он не особенно-то и заботится о сих последних!

По II кл. кроме меня едет еще какой-то японец. В III классе пассажиров много. Преобладают женщины и молодые, и средних лет. Распоряжается ими какая-то уж очень бойкая женщина... Что же бы это за компания, думаю я... Но вот эта бойкая женщина с помощником капитана заходит в нашу сто­ловую. Не удивила она меня своим табаком... Но этот звон­кий, деланный смех, с откидыванием головы на спину... Но это хлопанье руками по рукам и коленям соседа!.. Ах, - думаю, - вот ты кто! Идут к ней одна за другой, якобы по делу, девицы... Одни - с открытым лицом, другие – закрывают рот передником, третьи - даже нос почему-то прячут,.. Нет сомнения: в новоприобретенные владения высылаются передовые отряды населения, пересылается на южный Сахалин людской «товар».

На палубе - оживление среди служащих. А полчаса про­был я там, - и противно стало... Противно не среди гор зеле­ного луку, не среди тюков рогож и соломенных веревок (для рыбного груза), а среди той «развязавшейся» нравственно ко­манды, которая, вероятно, решила: «и стоит-ли одного стесняться». И я поспешил заключить себя в каюту.

Сергий-сан! Сергий-сан! Интересное явление», - кричит, вбегая в мою каюту, бой. Я поднялся на палубу... Оказывается, мы окружены дельфинами... Вот они в стороне идут стадом, - потемнело полосой море! А здесь одиночки, пары, тройки сопровождают... Вот изгибается в полудугу их зеленоватая спина: дельфин выпрыгивает из воды и затем «ныряет», но движение его тела и на двухсаженной глубине так прекрасно видно с палубы! Нет-нет, - и далеко отстанут они. Но потом опять сзади видны их прыжки... Всплески воды все ближе, и ближе... А вот наш «почтенный конвой» опять уже с нами!.

Долго я наблюдал жизнь этих созданий Божьих... Что влечет к нам, к пароходу, к опасности?.. Конечно, — жажда пищи! И неразумная тварь так разумно и «смело» ищет себе пищи.

А на палубе... увы... Разумные творения, испугавшись труда, торгуют собой... Хочется верить все же, — торгуют для получения «пищи», а не для развлечения… Как мы часто в своей пошлой жизни бываем ниже неразумных тварей!..

Пароход вышел из Отару в 3 часа дня. Было пасмурно... Не летел, а как бы «пылил» дождик... Погода ускорила сумерки... А вот и ночь — благодетельница, так помогающая коротать морские переходы!

* * *

18-го мая. В 6 часов утра прошли маяк «Вакканай». Вот его башня, которую с ее фонарем я усматривал в прошлом го­ду. За стеной виднеется дом, где я молился у чиновника мая­ка Григория Ивата, где потом кратко беседовал о Боге и Хрис­те для всех обитателей маяка... Заглохло ли посеянное слово Божие? Или, сохраняемое благодатью Божьею, мало-по-малу растет, корни дает; а может быть, есть и ростки уже...

Направляясь к северо-востоку, вошли в пролив Сооя. Гово­рят, всегда в нем покачивает. Но на этот раз нас качало весь­ма сильно. Пытался я писать что-нибудь. Но неожиданно вдруг как бы исчезает под тобой стул, куда-то вниз уплывает бумага... И ты прерываешь работу в недоумении... Полчаса напрасных попыток, — и я пошел поближе к машинному от­делению, на палубу, где качка не ощущается столь сильно.

В 10 ч. у., пересекши пролив, прошли мимо мыса Ниси - «Ноторо-Мисаки» (мисаки — мыс; у нас — Крильон).

Солидные кирпичные здания маяка говорят тебе, что они прежней, русской постройки... Случайно услышал я здесь, что на днях «Дайрей-мару», на котором я с таким удобством путешество­вал в прошлом году, во время тумана идя из Оотомари в Маука, несколько «взял вправо» и всем корпусом перескочил через гряду камней- Счастливо проскочив, он, однако, сейчас в доке исправляет помятое днище, и едва ли мне придется восполь­зоваться его услугами.
* * *

Пароход наш плетется по-черепашьи... Но все ближе и ближе берег, к которому направляешься. Фиолетовые краски заменяются постепенно зелеными. На зеленом поле начали выясняться подробности — ущелья, лес, кустарник... А вот уже успевшие как-то посереть, потускнеть так ярко блиставшие своей белизной здания бывшего Корсаковского поста, ныне Оотомари. Раздается свисток, а через 1/4 часа уже мы на якоре вдали от берега.

Что муравьи найденного червяка, сразу же окружили пароход и как бы присосались к нему многочисленные баржи. Вот здесь сбрасывают в лодку под почтовым флагом почту… Много тюков!.. И все, конечно, газеты!.. Ибо разве можно представить себе японский дом без газеты и свежих новос­тей?!. Вот почему во всякую минуту, от Сахалина до Формо­зы вся страна от верхов до низов ее населения знает, что она желает, - ибо дышит одним воздухом, питается одной пищей, по всем ее органам течет одна и та же кровь.. А когда нужно,- встает опять вся страна, как один человек... Вспомнить хотя бы 1904-5 годы! А достигнуто это с одной стороны образованием всеобщим, а с другой - дешевизной газет поразительной!.. Совершенно в другом конце выгружают в баржу рис, рогожи, веревки... Бережно укладывают старые комоды. А вот баржа и для нас, пассажиров... Показываются из «нутра» парохода невиданные, позеленевшие лица: сильно, вероятно, пострада­ли они в море...А вот и «они», несчастные женщины! Но как они изменились! В шелковых кимоно, в роскошных «оби» (поясах), с белыми лицами! С «белыми» больше, чем у европейцев! При этом белизна лица на шее постепенно принимает оттенок ши­рокого воротника, то розового, то голубоватого, то фиолетово­го... Ловко выкрасили снаружи «смердящий изнутри духовный гроб»... И жалко их... Но не одни «они» красятся! Большая часть женщин здесь при выходе «в свет», в парадных случаях красятся... И невольно улыбнулся я, вспомнив одну карикату­ру в японском журнале... Причесанная по всем правилам го­лова японки по плечи... Недостает ей чего-то... И вот около го­ловы масса «пожарных лестниц», а взобравшиеся на них маляры своими громадными кистями наводят «белизну» на эту голову.

Все высадились... Выгрузили сюда же наш багаж. Заскрипело заднее колесо, и управляющее лодкой, и дающее ход лод­ки, наподобие рыбьего хвоста... Полчаса езды... Заплачены 25 сен (коп.) - «хаскецин» плата за «хасике», за лодку... И мы уже на берегу, но не в Оотомари собственно, а в так называемом «Сакаи-маци».

Рвут друг у друга мой багаж «банто», приказчики гостиниц. Но я предложил им самим выбрать не самую роскошную, а са­мую тихую («сидзука-наядоя») гостиницу. Задумались они, посовещались... И я оказался в одной из ближайших гостиниц «Муц-кан». 3 часа дня уже миновало. Последний поезд в Тоехара (быв. Владимировка) уже ушел. И мне предстояло в «Муц-кан» непременно ночевать.

До обеда и наступления сумерек время еще есть. Можно и город посмотреть, - а в прошлом году я его видел мельком.

Пошел я ненадолго, а прогулял 2 часа. Широкая шоссиро­ванная улица (рис. 13), длина ее версты 2. По обе стороны улицы японские дома, вернее - магазины. Все, что в обыч­ном японском городе, то же и здесь: ничего нового, оригиналь­ного. Те же «гетая» (магазины «гета» - деревянной, японс­кой обуви; «я», прибавленное к названию предмета, дает по­нятие магазина, лавки, где им торгуют; напр., «Сакана+я» - «саканая» - рыбная торговля, лавка), то же «о-касия» с гос­тиницами на сумму в 1 1/2 рубля; неизбежные лавки с зеленью (из Японии) и всякими «соленьями»; вяленая и соленая ры­ба; парикмахерские, часто в избушках на курьих ножках, но с зеркалами... В белых кимоно, с белыми наносниками и наротниками стригут и бреют и лица, и головы положительно всей мужской половины Японии парикмахеры... Много им дела!.. Вот книжный магазин. Здесь — игрушки детские... Вот грохо­чет молот кузнеца... Обычная картина всякого японского го­рода.

Но необычно то, что так много домов пустых и заброшен­ных. Дома заколоченные досками... Выбитые стекла... Изор­ванные бумажные сеодзи (ширмы)... В другом месте — наве­шанные замки, покачнувшиеся столбы... Нередко увезенные уже сеодзи, амадо (дождевые ставни),татами (соломенные ма­ты)... Уныло лишь на столбах висит крыша!.. Но ветер свое дело делает, - и вот в ином месте столбы, потолок, крыша - все обрушилось в одну общую груду... На одной только главной улице (Ханчео) я видел до 120 сих развалин-домов! А такие же развалины и на боковых улицах…

Что это значит? - недоумевал я... Но случайно приставший ко мне японец-спутник все мне разъяснил. «Было до 1300 до­мов жилых. Но только теперь половина из них опустела!» - куда же делись? — «О-куни-е кафимасита» — возвратились в Японию, на родину... Не мог я не поверить сему японцу... Ведь «дом», по понятию японскому, это «квартира» (а не крыша!). Если под одной крышей - пять квартир, по-японски будет - «пять домов» (так получаются страшные цифры пожаров: в Оосака сгорело 15.000 домов, в Аомори - 7.000 с большим. Не домов, а квартир!) А в таком случае и виденные мною с 150 домов-крыш дадут 150X3 (а может быть и 150X5) - 450 или даже 750 пустых «домов»...

Словом — невеселая картина, картина запустения... Что случилось? А вероятно: новые владения, неведомые владения, неиспользованные русскими сокровища, северная Калифор­ния, новый Тайвань (Формоза), - так вообразили себе неко­торые предприимчивые победители. - А им еще вторили: ско­рее заселить, скорее утвердить, удивим мир «культурой» на бывшей пустыне... И размахнулась широко страна, кинула туда большую волну предпринимателей... Понастроили они города... Вот вырос из земли Оотомари...

Но чем жить? Рыбный промысел - с мая по сентябрь... Хлеб и овощи - плохи... О рисе и думать нечего... В недрах острова или мало, или ничего... А что есть, - то удел богачей... Лесные дачи? Поставка шпал?.. Но и это не дело мелких!..

Пришлось друг у друга покупать гета (обувь), каси (гос­тинцы), зелень, соленья, посуду... саке... Но стоило ли для сего ехать сюда? А наступившая зима заставила многих поторо­питься с отъездом... «Не стоило сюда ехать», многие - полагаю - со слезами, бросая понастроенные ими дома... И вот,- всюду пустые дома, разваливающиеся и развалившиеся дома!..

На склоне горы устроена большая начальная школа... без школы японское население немыслимо. Тем более - город, имеющий все же тысячи жителей!

Вот буддийская кумирня (тера)... Это «Хигаси-Хонгандзи» восточный Хонгандзи... Довольно скромное помещение... «Ами­да» рисованный: здесь статуй не признают.

А вот довольно изящное здание буддийской кумирни, с тремя башенками: это «Ниси-Хонгандзи», западный Хонгандзи… (рис. 14). Место для богомольцев в 72 татами (36 кв. саж.) золотом горящий «буцудань» (нечто вроде «божница», со статуей «буцу», т. е. будды...). Кроме главного, еще два боковых, т.ск. «придельных» «буцудана»... Впрочем, богатство секты «Монтосю» (или Хонгандзи), особенно его западной (Ниси) ветви - общеизвестны...

Зашел я к главному «бонзе» (боозу или осео-сан)... Но и он, несмотря на свои блестящие буцуданы, жалуется, что и их секта здесь не процветает... Бросая насиженные места, род­ство, связи, привычки, - японцы часто вместе с этим как бы освобождаются от связывающих их пут, цепей... Ни «свои» кумирни, с их праздниками; ни «свои» кладбища с неизбежны­ми буддийскими панихидами; ни родство с банзами; ни влия­ние консервативных дедов и бабушек, - ничто не связывает уж их... И вот «не процветает», - жалуется бонза...

Но где у них «не процветает», - почти всегда «процвета­ет» у нас, христиан... И кто знает, не будет ли успешна пропо­ведь Христова и среди японцев Сахалина так же, как она ус­пешна среди переселенцев Хоккайдо? И не ждут ли уже ее здесь? Ведь вот: прохожу мимо большого пустого дома... «Что здесь? — спрашиваю... «был клуб, да прекратился. А теперь, говорят, приедет от Николая учитель и откроет здесь пропо­ведь», - так мне уже толковал мой собеседник, не подозревав­ший, что и я ведь от Николая!..

* * *

Совершенно особняком стоят казармы местного гарнизо­на... (рис. 15). Среди зданий есть и безусловно хорошие: напр. почтовая контора... (рис. 16). Собственно, в Оотомари можно видеть и рубленные из бревен дома: это то, чего не успели сжечь русские... К 6 час. веч. я уже добрался в свой «Муц-кан»... Добрался никем не потревоженный... Лишь сотни сахалинских собак, несмотря на их видимую скромность, всегда тебе напоминали «бди»... Да возмущали часто твою душу эти «зазывания» ударами в стекла из многих домов... «Где я?... Неужели в каждом доме притон?» И быть может, в этом воп­росе не так много преувеличения?! Ведь сколько «их» вышло сегодня навстречу вновь прибывшему товару!!!

По возвращении в гостиницу пообедал. Что за «обедище» предложили мне! Мисосиро (кисловатый суп - щи), суп из камбалы со стручковым горохом, сырая рыба с морской капус­той, раки (омары) с зеленью, печеные рыбки со свежими огур­цами, раковины «хотате», жареная по-европейски рыба... Для «Сахалина» более, чем замечательно!

Прямо, против окон моей комнаты, по ту сторону долины, по склону горы видна большая русская деревня «Порандомари» (рис. 17). На крышах заплаты белые, красные, серые; то японцы уничтожили печи, посрывали трубы, заделав их отвер­стия железными листами и дранками.

* * *

Вечером пришел городовой... Кто я, откуда, куда направ­ляюсь, по какому маршруту буду путешествовать; что я про­поведую... Вот темы нашей более, чем часовой беседы. Что ему нужно было, - он записал в свою книжку. Моей же пропове­ди ему о Боге, о Христе и его учении он, кажется, совершенно не уразумел!.. По крайней мере, уже простившись, уже выйдя в коридор, - он снова возвратился ко мне, и видимо, собрав­шись с силами, вопросил: «а все же, сюкео Сергий и находя­щийся в Токео Дай-Сюкео Николай - «ками-сама», или нет (боги, или нет?). И был порадован моим категорическим заяв­лением, что мы решительно не боги, а такие же, как и он люди, - лишь верующие в истинного Бога...

Ушел городовой, - пришли юноши Акила Симода (слу­жит в пароходной конторе) и Сергий Исе (служит на теле­фонной станции), - их я через приказчика гостиницы вызвал к себе. Совершил для них краткий молебен, наставлял доброй жизни в этом городе разврата, одарил их образочками, крес­тиками. Добрые, честные, верующие юноши!.. Незаметно за разговорами и чаем летело время. Простились мы до утра, а я попросил себе постель.

19-е мая. Но плохо спалось ночью. С одной стороны, - в соседней комнате поместились очень беспокойные люди. Да и через улицу, в разукрашенном японскими фонарями большом доме, всю ночь раздавались дребезжащие звуки японского «сямисен», коим вторили визжащие какую-то песню женщи­ны, и гогочущие мужчины. Лишь пред рассветом кончилась эта оргия!.. Уж не дебют ли вчера прибывшей партии?..

В 7 час. 20 мин. утра я уже уехал в Тоехара (Владимиров-ку), провожаемый на станции Акилой Симода.

Поезд ходит в составе II и III кл. и нескольких товарные платформ. До Третьей Пади линия проходит исключительно берегом (рис. 18); а затем на полпути к Соловьевке, море ос­тается налево и позади, а линия направляется прямо на север, до Тоехара, по низменной равнине.

Принимая во внимание, что расстояние между Сакаемаад и Тоехара всего верст 36, - плата 1 ен 30 сен по II классу и 70 ен по III кл., безусловно высокая,

В сторону Сакаемаци почти все товарные поезда идут гру­женные лесом, и, главным образом, шпалами. 60 шпал на плат­форму, 10 платформ в поезде, - и 600 шпал поездом уже дос­тавлены... Целые штабели шпал занимают берег в Сакаемаци. А небольшой пароходик постоянно подвозит баржи с ними от берега к пароходу: шпалы идут для постройки железных до­рог в Корее. При мне пришел и начал погрузку шпал большой пароход «Модзи-мару».

Лесные заготовки – около ст. Хомутовка и г. Тоехара, главным образом, везут лиственницу.

Все берега и моря в 1-й, во 2-ой, в 3-й Пади заняты селед­ками. Ловится она здесь во множестве (рис. 19). Но ее, селед­ку, не солят японцы! Часть ее сушат на солнце, на мухах. Мас­су же варят, добывая рыбий жир (рис. 20). Вываренные же остатки сушат, или прессуют, или просто в кулях отправляют в Японию для удобрения «хатаке (сухих полей) и «та» (водя­ных, рисовых полей). Это - т. наз. «кас» (рис. 21).
На ст. Мицулевка Миша Любовицкий, полячок, опять про­дает хлеб. Их здесь - семья: отец, мать, 3 брата, 4 сестры. Имеют пашню, скот. Пекут к проходу поездов хлеб. Все като­лики. В прошлом году посетил их ксендз-француз. Но они все - неграмотны! Миша благоговейно принял благословение.

Говорят, что дековильку между Оотомари и Тоехара нынче перешьют в обычную линию типа японских железных до­рог; и железную дорогу протянут далее на север до селения Дубки (Найбуци), - земляные работы на этом последнем участке уже производятся.

Таким образом, железнодорожная паутина, начавшись на крайнем юге японского Сахалина, постепенно расширяется к северу. И никто не заметит, как сия паутина в самом скором времени дойдет до 50° сев. широты!

Выехав из Сакаемаци в 7 ч. 20 м. у., в 10 ч. я прибыл в г.Тоехара, где и остановился в гостинице «Хокунцукан». Стан­ция жел. дороги - уже на новом месте, в связи с перешитием и удлинением всей железнодорожной линии.

В г.ТОЕХАРА

Совершив в гостинице обычные обрядности, т. е. отдав свою визитную карточку и записав в «домовой» (гостиницы) книге: «кто, откуда, куда, когда», - я отправился сразу же в «Карафуточео» (главное управление Карафуто) за получением све­дений о количестве русских - православных на Сахалине и о селениях, где они еще остались. Если бы встретились мне в получении сих сведений затруднения, намеревался побывать у «чеокан» (у губернатора).

И главное управление островом, и дом губернатора, и дом начальника гарнизона - деревянные, хорошие здания; краси­во серое здание почты. И вообще в городе много домов «евро­пейской» постройки, с окнами, с трубами печей. Город распла­нирован красиво, улицы вытянуты прямо, улицы широкие. Для выдержания плана не останавливались ни перед чем! Так, на месте задуманного и разбиваемого города оказалось остав­ленное русскими кладбище: все гробы вырыли и с костями и трупами их сожгли. И теперь - от бывшего кладбища и сле­да нет!

Жилые участки - благоустроены. Но масса участков лишь намечены вырытыми вдоль улиц канавами. На них, вместо жилья, лишь ямы и рядом груды добываемого щебня.

Дороги - ненаезженные. Движения на улицах нет. Слу­чайно прошедшая девочка - что тень, одна куда-то задумчи­во бредет... Но - «оодоори», главная улица (рис. 22) много оживленней!

Пришел в «Карафуточео». Приняли предупредительно и провели к какому-то большому чиновнику, который, выслушав мою просьбу, откровенно заявил, что кто из русских, и где сей­час находится, - они и сами с достоверностью не знают, ибо последние их сведения - относятся к 40 году меидзи (1907 г.)... Но перепись «русских», по их местожительству в 40-м году - есть, и ее он предложил мне для соответствующих выписок.

Однако, сделать выписки оказалось не так легко: перепи­саны не только русские по рождению, но все русские поддан­ные: здесь и русские, и польские, и грузинские, и немецкие, и татарские имена!!. А кто из них «православный» - сведений совершенно нет, ибо нет и графы о вероисповедании!.. Пришлось по фамилиям и именам догадываться: «вероятно, рус­ский, вероятно, православный»... И кроме рассеянных по раз­ным местам острова одиночек, я выписал было цельными семь­ями оставшихся русских в Ново-Александровске, в Магунго-тан, в Сикка..., - в селениях по восточному берегу... Но одни из русских, Федоровский, дал мне о сих русских более точные сведения: «Мартын - католик; эти - возвратились «на мате­рик; этот - бродяжничает.,.. А «Павел Дымский» — лишь назвался так «по бродяжничеству», есть же он - еврей чистой крови Розенберг»... - Но, может быть, он православный? Bеры он какой? - спрашиваю я. «Веры? - Смотря по обстоятельствам; но, конечно, на самом деле никакой»...

Но все же отдельные лица оказались и в Магунготане, и в Сикка, и в д.Елани, в д.Романовского, в д.Муравьевском, в д.Малое Такое; конечно, в прошлогодних местах...

Надо бы их посетить, но они так разбросаны, а вос­точная пароходная линия так бедна срочными рейсами (вмес­то 9 рейсов по западному берегу, здесь лишь 3 рейса!), что на посещение всех христиан мало было бы и месяца! Нет, - осо­бого иерея для православных сюда нужно просить!

* * *

Окончив свое дело в Карафуточео, сходил я в большую Владимировку, а ныне часть г. Тоехара (рис. 23). До 40-50 домов бревенчатой русской постройки; есть и хижины в 2 окна, но есть и большие, на две избы, дома в 6 окон. Наличники, под окнами березки, все это так напоминает русскую деревню! Но... трубы и здесь разрушены, тоже - и печи; для перенос­ных же печей - железные рукава выведены в сделанные в простенках отверстия. Надворные постройки - всюду одно разрушение!

А вот и бывшая Церковь! Имеет форму креста, вышина сруба 17 венцов. Крыта тесом, есть обитый железом шпиль, не снят еще и крест. Покосилась на юго-восточный угол; но да­леко еще не сгнила. Из бывшего алтаря и из южного окна - железные трубы. Сейчас в ней живут «писаришки», - объяс­нил мне Федоровский.

При церкви - сколоченный из досок шатер. В нем есть какие-то два ящика. Может быть - и с церковными вещами, хотя большая часть их принята консулом из Хакодате. Валяются металлические свечи, есть поломанная гробница плаща­ницы. Разбросанные книжки, среди коих немало «Бросьте ку­рить».

Тут же примитивная бывшая звонница; но колоколов уже нет. Один из них, пудов в 15, висит на «хиноми» (пожаркой вышке) в д. Хомутовка; на колоколе видна надпись «Вал­дай»... Другой, пуда 2, то же на «хиноми» в д. Соловьевка... - Да! Грустно-грустно стало на сердце, когда я посмотрел на сие «разорение» и домов русских, и дома Божьего... И неуже­ли так и не очистится от мерзости запустения дом молитвы?.. А ведь как было бы удобно именно в нем совершать молитвы во время посещения русских, будут ли то впоследствии мои посещения, или - посещения другого иерея...

* * *

Из русских нашел одного лишь Ипполита Федоровского, да больную, с отнятыми ногами, Анну Богданову. К вечеру, впрочем, пришли еще - Дмитрий Кутузов и Никонор Щер­баков, последний из д. Малое Такое...

Федоровский пьян не был, но и трезв не был; Кутузов, по определению Федоровского, был в «настроении», т. е. тоже полу-пьян, полу-трезв. Щербаков - трезв; но и он, как и пер­вые двое, в каторгу попал «из-за вина»... Сколько зла причи­нило, и причиняет это «вино» русскому люду, - кто изочтет! Гибнут души людей русских, гибнет здоровье, разрушаются семьи, доходит до нищеты страна... А мы все пьем и пьем с од­ной стороны; предлагаем и предлагаем - с другой... И кто грешнее пред Богом, пред страной, пред своею совестью: - пьющие ли, часто слабовольные, еще чаще безграмотные; или предлагающие сознательно вредоносное зелье?..

Нет! Не «попечительства» разные; не меры борьбы с пьян­ством, самые энергичные; не словесные убеждения, - ничто не удержит «слабую волю»... Удержит же ее одно: отсутствие абсолютное вина... Но для сего от нашего государственного бюджета не должно нисколько «пахнуть вином»... И неуже­ли сохранить в кармане народа 700 миллионов страшнее для государственного хозяйства, чем заставить народ пропить 700 миллионов?!.

Жалкий народ - эти слабовольные пьяницы!.. «Ваше пре­освященство! И этот домик был мой, и этот - был мой...», - говорит мне Федоровский, из бывших дьячков... - «А теперь?» - «А... все пропил! Постройки - пропил... Денег тысчонки 4 было: пропил... Лошади были, скота много было: пропил... Как схоронил свою покойницу, - каждый день пью, кажется», - плачет, но повествует Федоровский...

А мы, зная таких, будем проектировать: цену на бутылку поднять, по мелочам не продавать, на этикетках череп изобра­жать?.. Нет, - если совершенно производство водки воспре­тить, перестанет пьянствовать Россия... И чем скорее, - тем лучше: ведь и Китай уже воспретил и бросает употребление опиума!

* * *

Посетил я семью японских христиан: Накао Иоана и Зою... До слез были обрадованы моим приходом!

В их доме вечером и устроили молитвенное собрание. Же­лая доставить радость русским, я спел Пасхальную утреню. Федоровский уже совершенно трезвый, все время стоял на ко­ленях и молился, плача: «истинная Пасха для меня! Ну, а завтра и умирать готов! Только бы Господь укрепил меня не пить»... И широкий крест сказал мне, сколько доброго чувства было сейчас в его душе!

Прочитал молитвы пред исповедью, канон покояний. А ис­поведь отложил до завтра, в надежде еще более трезвого нас­троения.

Уже поздно вечером, в доме татарина Садыка Гафорова, я посетил лежавшую в постели Анну Богданову и отслужил за ее здоровье молебен Божией Матери. Завтра же здесь испове­дую всех и.кого можно будет приобщу. Да и водосвятие совер­шу: просит освятить дом не только Анна Богданова, но и Садык Гафоров: «Бог-то один», - говорит он.

Поздно вечером возвратился я в «Хохуицукан», где меня «с интересом» распрашивал «банто», где я был, с кем виделся, что делал и т. д. Удовлетворил полностью столь неожиданное любопытство.

* * *

20-го мая. Рано утром у Садыка Гафорова собрались все русские. Я всех исповедал и совершил утреню и обедницу, всех приобщил Св.Христовах Тайн. В 8 ^lh ч. утра я уже окончил все свои дела в Тоехара и, собрав вещи, решил отпра­виться до д. Хомутовки на телеге («бася»), ибо по пути, в 6 верстах от Тоехара в д. Елани, есть русский Николай Зеленов.

Попросил в гостинице нанять мне «бася», но после перего­воров по телефону с кем-то, мне ответили: «дорога худая, а поэтому бася нет». - Что дорога до Хомутовки не худая, я сам видел: ведь она все время проходит мимо железнодорож­ной линии... И я начал тревожиться: «почему бы не было ба­ся!».

Приходит проститься Зоя Накао. Я ей говорю, что не могу получить бася... «Неправда! бася есть. Мои знакомые и дают-то экипажи. Сейчас устрою»... - Побежала к телефону, гово­рила с несколькими местами, то соединяя, то разъединяя. С полчаса я ждал. И дождался! Возвращается она, совершенно потерявшаяся, боясь смотреть в глаза, говорит: «дорога ху­дая, а потому бася нет». - Плохо дело, думаю: кем-то не при­казано давать. - «В таком случае найдите мне «аннаи», путе­водителя, который проводил бы меня через д. Елани до ст. Хомутовки, да и багаж бы помог нести!»... Пошли. Искали или нет, не знаю, но ответили: «теперь рабочая пора, и свободных людей-то нет»... Ответ был настолько лживо-деланный, что я решил «действовать»: попросил счет, расплатился, вызвал Ип­полита Федоровского и, дав ему один саквояж, а сам, взяв чемоданчик, простился с хозяивами гостиницы... «Вы бы по­дождали поезда», - в десятый раз советуют растерявшиеся от неожиданности хозяева «Хокунцукан».

Итак, я пошел с Федоровским. И вопреки, несомненно, чьему-то желанию, ибо и дорога оказалась прекрасной, и эки­пажи встречались. Жарко было. Да и небольшой багаж обоим нам постепенно стал казаться большим. Но путь сокращался разговорами: Ипполит Иванович рассказывал разные эпизо­ды из истории завоевания Сахалина японцами и их первона­чального «военного» хозяйничания на острове. 1 1/4 ходу - и мы в д. Елани. Николай Зеленов был в тайге; но возвратил­ся сразу же по лаю собаки. А встретила нас маленькая Маня Козловская (хозяева Езед и Ядвига были в отлучке; у них Зе­ленов служит работником). Для Зеленова отслужили моле­бен Св. Николаю. Напились молока, закусили черным хлебом и пошли далее до ст. Хомутовки.

Козловские, поляки, имеют землю и скот; и живут исправно... «Почему же они-то богатеют, а не беднеют», спрашиваю я... - «А потому, отвечает спутник, что Езед во время войны не только был полезен, но был, наоборот, нам, русским, вре­ден: всегда шел де впереди японцев, указывая им местонахож­дение дружин и все тропы»... Грустное, но многопоучительное для нашей дальневосточной земельной политики сообщение!..

Через час мы были уже в Хомутовке, у станции... Встреча­ет нас жандарм: «Вы были в Елани?» - «Да». «Вы были у Козловских?» - «Да, в доме Козловских; но не у них, а у Зеленова». - «Теперь поедете куда?» - «Я в Третью Падь...» Честь под козырек.., Да: что значит «телефон»! Все-то всюду знают, где я и что я...

Время до поезда есть... Пошли с Федоровским на кладби­ще, где в числе прочих есть и его «покойница», жена Розалия. Кладбище заросло травою. Но крестов много, есть и очень да­же большие! Я отслужил литию, во время которой Федоровский плакал на могиле своего «ангела-хранителя»: жива была - берегла меня; не стало ее, - все пропил»... Жалко смотреть на эти горькие-горькие слезы: много горя сказывалось ими!..

Во время литии подошел какой-то японец... «Го-куро деси-та» («проявили почтенную заботу»! Проще: благодарю вас»),

- говорит он, язычник, мне. А потом дополняет: «Как видите, забор рушится и кладбище не в должном порядке. А души предков нужно чтить. Поэтому я уже однажды просил в дере­венском управлении починить забор»...

Меня тронула и эта благодарность за молитву на забы­тых могилах; и эта трогательная забота о сохранности клад­бища... Но все же... неужели же и о наших кладбищах будут заботиться лишь японцы-язычники? А мы-то что же? Ведь есть же русские на острове? И разве не может быть при них иеромонаха, который бы и соблюдал всюду среди русских остатки веры и церковности?..

В ТРЕТЬЕЙ ПАДИ

Поезд в Третью Падь пришел в 4 ч. дня (рис. 24). От станции до дома Никиты Иваныча - недалеко. Взял я чемо­данчик и саквояж и иду помаленьку пешком. Рисуется моему воображению радость Никиты Иваныча и Устиньи, когда мы сейчас встретимся... А вечером? В тиши побеседуем обо всем, а затем и помолимся, сколько душе будет угодно! Есть у дедушки баня: схожу в русскую баню; и, заночевать здесь, зав­тра поеду до Второй Пади... Так мечтает душа моя... Но вот я и у дома деда!

На дверях - замок. Дома никого нет. Ставлю багаж на крылечко и сам усаживаюсь здесь же. Подходит мальчик - японец, и сообщает, что дед «пашет»... Но другой его поправ­ляет: пахал, но уже сейчас не пашет» а пьет... - Я попросил их сообщить деду о моем приезде.

Прошло полчаса, не меньше... Идет дед... Идет и покачива­ется... В сапогах, в красной рубахе с жилетом... благообраз­ный мужчина! Но - несомненно нетрезв.

«Батюшка! Да ты опять приехал! Вот-то спасибо!» Откры­вает дверь... Входит в дом... Ходит курица-наседка с цыплятами... Деду это показалось «неприличным», и - давай ловить цыплят и сажать под печь! Кричит курица, пищат в пьяных руках цыплята, пыль в избе. Напрасно убеждал я деда, что он лишь больше грязи наделал!

«А Устинья где? - «Сейчас, батюшка, придет! Она в го­рах скот пасет»... Действительно, скоро и Устинья пришла... Вошла в избу, бросилась в ноги ко мне и зарыдала: «Батюш­ка! Да хоть ты-то вразуми его, бесстыжего! Что заработает, то и пропьет! Вишь - опять налакался!» - «Молчи, молчи», - ворчит Никита... А Устинья продолжает: вот при батюшке-то «молчи, молчи», а без батюшки, скажешь ему вот так, а он - «в харю»... И бьет»... - Но тут и «при батюшке» пьяный Ни­кита сказал так сильно, что Устинья заплакала, но разговор прекратила...

Какая уж молитва, какой ночлег в избе с пьяным хозяи­ном! И я попросил Никиту запрячь лошадь и отвезти меня во Вторую Падь. - А той порой Устинья все же успела дать мне стакан чаю и угостила кислой капустой.

Уселись мы на куль соломы и поехали... - Дедушка, и за­чем ты так пьешь?» - Батюшка, дорогой! Да как не пить, когда водка сама в рот льется! Вот сегодня: приходит япо­нец... «Дед, спаши полосу»...- «Давай 1 1/2 рубля»... Дает... Ведь они - дураки! Работы на 2 часа, а 1 1/2 рубля дают! Ну, спашешь, - и сам выпьешь, и ему поднесешь»... - «Дед, Перестань пить! Ведь тебе уже под 70 лет! Живи трезво по Божьи!.. Береги деньгу»... Усовещаю я...- «Батюшка!... береги деньгу... Да для кого ее беречь-то? Эх, жизнь наша Сахалинская!.. Там, на материке была жизнь... А здесь - не живем, а доживаем»...

Как-то тяжело, душно стало от этих слов деда... Да, - они здесь доживают свою разбитую жизнь... И потому, конечно, что в свое время никто не научил их начать новую жизнь... Да и как они «доживают-то свою незадачливую жизнь? Не «доживают», а «пропивают»... И здесь уже виноваты те, которые и на острове не научили каторжную массу не пить...

Помню Никиту Ивановича в прошлом году: одна доброта на трезвом лице старичка... Символ трезвой России... А сегод­ня пьяное лицо, грубые слова, отчаянная философия... Сло­вом, - в миниатюре пьяная Россия... Темно, грустно было на душе, когда наша телега, переехав громадную тору дворового навоза и едва не опрокинувшись, остановилась у дома Чемия во Второй Пади.

ВО ВТОРОЙ ПАДИ

Яков Маркизович Чемия .- Маркизович хозяин этого до­ма. Живет с женой и дочерью. У него же работают Иосиф Чибашвили и цыган Николай Копаненко. Все выбежали на ули­цу. Чемия захватил мои вещи и напрасны были мои протесты, «чтобы русский батюшка, да от русских уехал ночевать в японскую гостиницу! Нельзя допустить!» И я остался... Отве­ли мне чистую комнату, угостили меня горячим молоком с хлебом... И долго вечером мы беседовали о разных предметах, Оказывается, от страха перед японцами русские бежали, по­бросав все; а другие и после войны уходили или на «материк», или на север Сахалина... Но таковых убеждали японцы не бросать «даром», а «продать» им собственность... И вот простецы заключали «для формы» запродажные, а японцы за 2-5 руб. делались «собственниками». Чемия не оказался из таковых: вся его земля осталась за ним со всеми на ней постройками. А это дает ему хороший доход. Напр., нынче он сдал свой берег (песок) в аренду на 2 месяца рыболовного сезон; для вяленья селедки и просушки «кас», за 500 рублей, деньги хорошие! — Впрочем, любопытен вообще факт: оставшиеся на юге Сахалина русские - почти все одиночки, и. бобыли, а грузины, мингрельцы, поляки, армяне, татары,- почти все собственники...

* * *

Но Чемия и землепашеством занимается: сеет овес, пшеницу, ячмень, картофель. Не бездельничает он и прочие меся­цы: ловит соболей, по 2 месяца не возвращается из тайги... Однако, будучи должен скупщику соболей крупную сумму, он 43 соболя продал ему за 500 руб.!.. Дешевизна поразительная!

Приходило время и спать... Через комнату из коридора до­носятся странные звуки... Вслушиваюсь: несомненно, есть там сильно пьяные... - «Кто?»... Расстроился мой Чемия!.. «прос­тите, но сейчас пришли совершенно пьяные Егор Бубер и Иван Рыбкин... Ничего не сознают... завалились в коридор»... - «Да откуда они?» - «Собственно из Оотомари; там хлеб пекут и продают... Но сейчас пьянствуют».. Противные звуки страдаю­щих пьяниц доносились до нас... Опять мрачно стало у меня на душе... Кого из собственно русских я видел! Федоровский, Кутузов, Рыбкин, Бубер, Ник. Иванов, Щербаков, Зеленов, Богданова... И первые пятеро были полу-трезвы, или полу-пьяны; а вот - сейчас и безобразно пьяные!.. А Садыки, Чемия и т. п. - трезвы... Мрачно, больно на душе.

Совершил я с трезвыми насельниками дома Чемия вечер­ние молитвы и лег спать на мягкой перине... Ничего не думая, ложился спать. И нужно же было войти Чемия и предупре­дить (с грузинским выговором): «пожалуйста, чтоб в голове никаких мыслей не было! Спите совершенно спокойно!»... И лишь после его милого предупреждения «некие мысли» полез­ли в голову, и я несколько искоса поглядел на висящие на сте­ке два ружья... Но отдавшись в волю Божью и поверив челове­ку, я спал спокойно...

* * *

21 мая. Встали все в 5 час. утра. Пришел из Третьей Пади в новой пиджачной паре, вымытый, пригладившийся Никита Иваныч. Можно было начать посему и службу. И здесь я совершил Пасхальную утреню, всех шестерых исповедал, четырех приобщил Св.Таин...

Весьма просил исповедать его Иван Рыбкин, уже пришед­ший в сознание (не больше). Но я пьяного исповедать отказался, а он в эти два дня вытрезвиться не обещал!.. Раб вина! Оно им владеет.

А рассуждения даже не вставшего на ноги, а лишь «очнувшегося» Егора Бубера так типичны, и так вместе с этим дики: «как, значит, увидишь земляка, - так и обрадуешься; а как обрадуешься, - так, значит, и выпьешь». И по такой пьяной логике, несомненно, весьма многие пьют!..

Уже 9-й час утра был, когда кончились наши молитвы. Цы­ган взял мои вещи и проводил меня до станции Первая Падь... Здесь, когда мы ожидали поезда, подошла какая-то японка... «Это - баба Бубера»... говорит цыган. Оказывается, разыс­кивает своего Бубера, который подрядился в какие-то места доставлять белый хлеб, а сам третий день пропадает... Вот оно пьянство-то, что делает! Разумеется, - погулял и постав­ку прогулял!

Наконец я в 11-м часу снова в Оотомари!!!

В ООТОМАРИ

На станции встретил меня Сергий Исе. У него в квартире я совершил молебен, напился чаю и отдохнул. Душой отдох­нул, попал опять в атмосферу трезвости, чистоты, вежливос­ти...

«Наверно, и рады же были все русские», - говорит Сер­гий Исе... И я вспомнил полу-трезвого Федоровского, «в нас­троении» Кутузова, «не живу, а доживаю» Никиты Иванова; с омерзением представил плававших на утро в своих же из­вержениях Бубера и Рыбкина...

А вместе с сим предносятся мне и трезвый Садык, и земель­ные собственники Козловские, Любовицкий, Чемия... И боль­но стало на душе... Словно что-то тяжелое подступило к мое­му горлу... И я, как ни старался скрыть свою душу, горько за­рыдал, заплакал, к ужасу Сергия Исе, прекратившего свои разговоры...

«Пьют они, но они все «отонасии» (скромные, тихие), как бы отгадывая меня, читая мою душу, говорит Исе... И, конеч­но, - говорит правду...

Какой-то камень налег на меня... Уж продолжать ли? Не возвратиться в Японию, к своим христианам, - там и пьяных среди них не видал ни одного...

Но рассудок говорит: а кто же узнает о сей тяжкой болез­ни русских на Сахалине? И лучше - узнать болезнь во всем ее ужасе и приняться за ее лечение, нежели - испугавшись ее размеров, сбежать и предоставить землякам потонуть в вине.

Да и те же жены и дети, да и мужчины, что с такою ра­достью встречали меня в минувшем году в дер. Наяси, разве не порадуются моему приходу, приходу «батюшки» и нынче?.После обеда еще раз провел время в молитве и беседе с до­брыми юношами Сергием Исе и Акилою Симода. Расплатил­ся с гостиницею и около 3 ч. дня сел на пришедший пароход общества «Ниппон» Юусен Кайся» «Хиросаки-мару» (более 1 400 тонн). Пароход (сестра «Камикава-мару») хороший; ка­питан понимает по-русски. На рейде стояли еще - «Модзи-мару» (грузили лес и шпалы), три рыболовных парохода по 100-300 тонн, «Рясюу-мару» (ок. 3.000 тонн; правительствен­ный пароход, обслуживающий маяки)... Итого, - три боль­ших и три маленьких парохода!.. Конечно, все в торговой, восточной части порта.

Вдали, в западной части, почти сливается по окраске с во­дой охранное военное судно... И туда торговым судам и лод­кам вход абсолютно воспрещен... Интересное, почему-то неот­мечаемое явление: у японцев никогда военный и торговый порты вместе не устраиваются! На юге (Кюу-сюу) торговый порт Нагасаки, военный - Сасебо, во внутреннем море - торговый порт Кобе, военный - Куре, в Японском море торговые пор­ты Миядзу и Цуруга, военный - Майдбузу, вблизи Токео - торговый порт Екохама, военный - Екосука, на севере Япо­нии - торговый порт Хокодате, военный - Ооминато... Нако­нец, разделили громадной дистанцией и здесь военного судна от торгового порта...

В г. МАУКА

28-го мая. Вчера снялись с якоря в 6 1/2 час. вечера. Мне предоставили четырехместную отдельную каюту, в которой я спал прекрасно. Переход от Оотомари до Маука занимает 13 часов. В 7 час. утра мы уже высаживались в Маука. Был силь­нейший от берега («ямасе») ветер. Но нас вел пароходик, и напрасно пассажиры ахали и кричали: «кикен-да» - (опас­ность!); мы благополучно добрались до берега... А за сорван­ными с привязи у парохода баржами поспешил в море портовый катер. Меня встретил «банто» (приказчик) из гостиницы «Кобай-кан», - сообщили о моем приезде телефоном. Гос­тиница прошлогодняя, люди знакомые, будет много спокойнее! a с ним вместе до обеда посетил всех, здесь находящихся христиан: Петра Такеуци, Марину, Ямамото, дом его, Хебипси. А после обеда, до 6 час. сходили с ним в дом Томаманай к Еф­рему Токеда. Все христиане-японцы были порадованы моим посещением и молитвой у них. А я был утешен, видя твердое стояние в вере чад японской церкви, в такой дали от иерея не потерявших ревности своего сердца.

Этим дело мое в Маука и было уже кончено. Можно было бы завтра и ехать далее... Но заменяющий пострадавшего «Дайрей-мару» пароход «Сумидагава-мару», слышно, старый и тихоход... Едва ли он сможет выполнить рейс по расписанию!

24 и 25 мая. Я напрасно ждал парохода; в море - буря, и «Сумидагава-мару», где-то оставалась.

Наконец, 26-го числа мне телефоном сообщили, что паро­ход после 12 часов придет, и, действительно, я в 3 часа сел на «Сумидагава-мару» для того, чтобы ехать до деревни Наяси. Итак, Маука позади. Большой город, и по-прежнему «жи­вой», торговый город! Десятки раз в месяц издается даже не­большая газета (впрочем, по небольшой газетке есть и в Тоехара, и в Оотомари). Соединен телефонами с Оотомари и Тоехара. Разговор с Оотомари за 5 минут - 50 коп., разговор с Тоехара за 5.минут - 20 коп. Пароходы заходят ежедневно, по нескольку... А зимой - через Маука идет сообщение и почто­вое, и товарное с Тоехара и Оотомари, ибо порт Оотомари со­вершенно замерзает, и около месяца не может ходить даже ле­докол!

Рыба в Маука дешева. Десятифунтовая кэта - коп. 80, а такая же треска - коп. 15, селедки - на 10 коп. 15 штук. Осо­бенно много ловится трески. (Рис. 26). И селедка ловилась, но нынче здесь ничего не поймали! Крабов («кани») - масса!

Конечно, и здесь есть школа, больница, кумирни... Пустую­щих домов не видно... Несомненно, Маука, - город с буду­щим.

* * *

«Сумидагава-мару» (около 700 тонн) - один из парохо­дов-ветеранов «Оосака Сеосен Кайся», постройки 1887 года. В настоящее время перевозил только грузы. Но за аварией «Дайрей-мару» пришлось вспомнить и его, и поставить на столь долгую линию. Удобств для пассажиров - никаких. Кают II кл. нет; все помещаются на корме, в общей каюте. Каждому пассажиру дается одно одеяло (вместо матраца) и подушка-катышек. Спят рядами на полу... Нескоро я выйду из этого парохода и перспектива нескольких подобных ночлегов не очень-то радо­вала меня!

Но услышал нечто и утешительное для себя... С нынешнего лета пароходы «Оосака», «Сеосен», «Кайся», через рейс, идут за «Наяси» почти до русской границы, до дер. Анбецу (в 3 верстах от Пилева)... (рис. 27). Итак, 4 часа стоянки в Наяси, 4 часа ходу до Анбецу, 2 часа стоянки в Анбецу, 4 часа обрат­ного хода до Наяси... Я имею 14 часов в своем распоряжении, - время совершенно достаточное для того, чтобы исправить для русских все требы.

Погода серая... Холодно... Но остров довольно красив! По темно-зеленому фону пихт и елей, как резко выделяется све­жая зелень кудрявой березки!.. Красивый, природой устроен­ный ковер!

Утром, днем и вечером - кормят. Но не очень-то хорошо! Так, на обед подали «сасими» (сырая рыба), суп из раков и печеная, не очень свежая рыба... Все же лучше, чем ничего!

* * *

В ночь на 27-е мая пришли в Нодасан, грузились, а потом стояли до 3 ч. утра (рис. 28).

Немного пройдя на север, снова заходили на какой-то про­мысел и грузились.

27-е мая. Вознесение Господне. Утром пришли на промы­сел - 197 и грузили «касс» (рыбное удобрение)...

Провел я первую ночь на «Сумидагава-мару»... Холодно, а имею лишь одно одеяло... Как быть? Пришлось лечь на пол в подряснике и двух рясах, не раздеваясь, да прикрыться оде­ялом... И все же было холодно... Однако, сон взял свое, и я спал.

Стояли в Томариоро. (Рис. 29). Быстро развивается это место! Вот уже коптит на берегу локомотивчик, доставляющий по дековильке вагоны с каменным углем из начатых копей... Шумят вагонетки, - то устраивают пристань, очевидно, для погрузки каменного угля...

* * *

Медленно плетемся мы на север! Ведь для пассажирского парохода от Маука до Нодасан ходу 2 часа, от Нодасан до Томариоро 2 часа, от Томариоро до Кусинной 2 часа - всего 6 ча­сов. А мы вот уже больше суток ползем, и все еще далеко до Кусинная!..

28-е мая. Вчера к вечеру разъяснело. И пассажиров оста­лось мало: в I кл. - один и во II - двое... Мало пассажиров - можно попросить лишнее одеяло!.. Но мне даже и просить не пришлось, за меня попросил у боя два одеяла для меня мой сосед, не предполагая, что я понимаю его речь: «иностранцу дай два одеяла... Вообще к ним нужно быть внимательным! А иначе, - возвратятся в свою страну, и кто знает, что он напи­шет про нас в своих журналах и газетах»...

По какому побуждению, для меня было безразлично, но я был очень благодарен бою, из 2 одеял мне приготовившему матрац, а 2 одеяла давшему мне для тепла... Теперь уже мож­но было спать и раздевшись!..

28-е мая. Утро совершенно ясное. Остановились в Усиро (или Усиеро, промысел - Усутоманай). Ровно в 10 ч. утра пароход пришел в Наяси и бросил здесь якорь... Сильный при­бой волн... Однако, высадка на берег произошла совершенно благополучно. Слава Богу! Я - у крайней цели моего путе­шествия!

В д. НАЯСИ

Еще из г. Маука я послал в Наяси, в полицию телеграмму, с просьбой известить русских о моем прибытии пароходом. «Сумидагава-мару». Но пароход шел не по расписанию, с опозданием на 2 суток. Да и как определить, что за пароход идет! И вот все русские и 26 мая в среду, и 27-го в Вознесение выходили к каждому пароходу встречать меня... А пароходов-то приходило по 4 в день! Вышли они и сегодня, все от мала до велика... Разумеется, не с радостью только, а с умилением, с восторгом не только они встретили меня, но и я встретился с ними!

Здесь же на берегу встретил меня и полицейский чиновник, коего я и поблагодарил за оказанную услугу по извещению русских... После сего, полиции я больше не видал.

В Доме старосты Ёвстафия Ёмельяновнча Лысенко отдохнул, со всеми поздоровался, напился чаю. Конечно, - все, ожидая меня, постились сегодня и просили исповедать их, при­общить Св. Тайн. Я поэтому немедленно и приступил к ис­полнению тех треб, совершить кои сюда прибыл.

Для молитвы опять отвели дом Косьмы Ефимова. На этот раз - ни клопа, ни таракана! Все полы вымыты, вымыты и окна, и стены; на полах - половики; около икон - расшитые полотенца... То же – и в прочих избах, из коих избы штукату­ренные к моему приезду выбелены...

Прежде всего в прошлогодней кадочке-купели я совершил крещение Виктора, младенца Суворовых. Помогали петь мне Лысенко и Ефимов, подтягивали и дети. Немного занятий с ними, - и получился бы недурной хорик!

После крещения младенца я приступил к исповеди всех, бывших в Наяси налицо. Предварительно я сказал им поуче­ние, располагая их к исповеди сокрушенной, смирной и откро­венной. Исповедались 27 человек; из прочих 13 православных, живущих в Наяси, 2 вечером лишь возвратились из тайги, где охотились на медведя; 5 - малолетних детей; 3 уехали в Александровское за покупками, 1 - в няньках, 2 - в отхожих работах.

Кроме сих 40 русских, здесь же семья католика Леха в 10 человек. Так что вся наша колония - в 50 человек. Сравни­тельно с прошлым годом выбыли Тарношенский (в Пилево), Таскиных двое (в Пилево), Мусатовы четверо (в Пилево), - всего 8 человек. Да умер Николай Стрюков...

Окончив исповедь, я вычитал молитвы пред Св. Причасти­ем, еще раз сказал поучение, призывая всех молить Господа, да сподобит Он нас, причаститься не в суд, или во осуждение, но в жизнь вечную... Спели мы опять не очень стройным хо­ром обедницу. И я удостоил всех не по говению их, а по вере и душе их причастия Св. Тайн.

В заключение сей благодатной службы я еще раз сказал поучение, убеждая земляков жить так, как тому учит и сло­вом, и примером жизни Сам Христос, Которого только что они восприняли в себя... С глубоким вниманием все слушали меня. А Лысенко, Ефимов, католик Лех и женщины сначала плакали, а под конец почему-то и разрыдались!
- «Ждали мы тебя, батюшка, со среды. Думали, - Пас­ху ты нам отпоешь. Яиц наготовили. Не привелось!..»

- Я объяснил землякам, что и я стремился в день Отдания Пасхи быть у них. Но пароход из Отару вышел на день

позже, в Оотомари из-за бури простоял еще день... И вот я, прожив без дела в Маука два лишних дня, лишился вместе с этим ра­дости вместе с земляками петь Пасху... - Но на половину «лишение» мы восполнили, похристосовались после Причастия «по-русски»... Для нас и сегодня была «Пасха»!

Совершив крещение, исповедав всех и приобщив, я решил отдохнуть. Подали самовар, соленую горбушу, кислую капус­ту, черный и белый хлеб, яблоки и даже лимонад. Не без ап­петита я весьма «насолился», и конечно, напился чаю. Разу­меется, зашел с русскими разговор... О чем? Да все о том же; детей учить негде!

«Спрашивают нас японцы обо всем подробно... ну, конечно: где будете учить детей... А нам, батюшка, уже так-то стыдно! Где уж будешь их учить! Вот, - ихние дети все в школу идут, а наши шатаются»...

«Батюшка, да пришли ты учителя! Век за тебя будем Бога молить! Вот, - письмо прислали: двое только могли читать. Да туго читают! А церковную печать - и туго, да и не всю! Умер Стрюков. Конечно, собрались все, как следует... И япон­цы горячо приняли участие. Кутья. Ладану много. Свечи. А кто будет вычитывать? Алешка зачитал было... Да не все мальчишка может»...

Да! слушаешь эти жалобы-просьбы русского сердца... и стыдно становится за нашу здесь безграмотность, и больно от сознания: «а как же помочь-то можем??-»...

Но нужен, непременно нужен здесь учитель! А что нужен священник, - и не говорю уже! А лучше бы всего: благочес­тивый, самоотверженный иеромонах, и при нем псаломщик-учитель, тогда дети воспитывались бы в страхе Божьем, ста­ли бы грамотными. Тогда и все наясские земляки стали бы добрыми людьми! И если бы возвратились в Россию, то не ди­карями, а добрыми крестьянами!

Иеромонаху или священнику теплый дом крестьяне дают; и учителю квартиру дадут. И под школу избу отведут!.. Для совершения же молитв нужно непременно испросить обратно в наше пользование церковь. Этого требует наше достоинство: все ее доселе зовут: «рококу - но тара» - русская церковь... этого требует правда: церковь строена при помощи казны, бревна ношены обществом... Да и пора место святое очистить от мерзости: сейчас в церкви уже не полиция, для коей постро­ен особый дом, а..- квартира доктора, свою жену и семью ос­тавившего в Японии, а сюда поселившего «жену для карау-дуто», свою «вице-жену» (гон-сай)... И это в бывшей церкви!

* * *

После 4 часов совершил водоосвящение. Святую воду опять всю разобрали в бутылки. А я со святой водой пошел по домам и отслужил молебну: у Ефимова Михаилу Архангелу (- в его деревне праздник), у Соколова - Вознесению, у Суворо­ва - Божьей Матери, у Ананьина - преп. Сергию, у Лысен­ко - Иоанну Воину, у Павлюка - препод. Серафиму, у Рачука - св. Николаю, у Леха - Спасителю и Божьей Матери...

В каждом доме свечи, кое-где ладан. За образами - вер­бы... Всюду я кропил и дома, и насельников их св. водой. Со мною из дома в дом ходили все русские, поэтому можно сказать, что я для них отслужил 7 разных молебнов...

Кончили молебен... Роздал всем крестики, образочки... «Батюшка, мне! - протягиваются детские ручонки... Послед­ний молебен был у Леха - католика, где мы и отдыхали за разными разговорами.

Дер. Наяси началась в 1894 году... Жить было весело, при­вольно! Заимки - большие. Рогатого скота - до 400 голов. Охота на медведей и соболей. А соболя здесь по 25, 30, а ино­гда и по 40 рублей шкурка! Народ все прибывал и прибывал! Раз в год бывал и священник.

А теперь жить стало скучно, особенно из-за детей: негде их учить! Коровушек держат, лошадей тоже (у Леха напр. 10). Сеют овес, жито, ярицу, сажают картофель. Но рожь послед­ние 2 года родится плохо...

Японцы сначала горячо было взялись: крестьян населять будем, говорили... участки нарезали... с нас налог на землю хотели было брать... но климат не пришелся по ним. Болеть стали. Поумерали многие. В Японию многие стали возвра­щаться... о переселении крестьян теперь что-то ничего не гово­рят! А и нас не так уж утеснять стали: вот - весь луг косили, никто не возбраняет!

Праздников не забывают. Так, под Пасху пекут куличи, кра­сят яйца... «Ночью попоем, почитаем, кто что знает, а наутро и разговляемся». В Вербное Воскресенье вербы в дом прино­сим, а в Троицу березками дома украшаем... «стараемся все соблюдать по православному: без этого скучно!... Всячески - блюдем!»...

На русский берег в Александровку прежде ездили свобод­но. Но потом Лысенко и Леха позвали в полицию и вычитали: «это (напр., черный хлеб, по 12 кирпичей чая) можете приво­зить из России; а напр., сахар, табак, белую муку, ситцы мо­жете де и здесь, в Японии купить... А если что привезете недозволенное, - тогда везите в Оотомари, и там в таможне плати­те пошлину... так вычитали...

Но разумеется, батюшка, что можно, то открыто привезем, а чего не можно, то и припрячем, да привезем. Только путь-то долгий: если попутный ветер, то суток 4 (180 верст): иначе - и 3 недели пропутаешься!..

Японцы здесь, в Наяси, много пьют... Вероятно, сюда то­же, кто похуже, приезжают, - полагают земляки... «А заведениев этих!.. Да оборони Бог! открытых четыре! Да в отдель­ных домах сколько их, по одной, по две! Ночью трынкают, по­ют, уму непостижимо, что делается!»...

«И удивительно, батюшка! Нас в гости позовут, - жена сидит у порога... «Не принято вместе с гостями», - говорят...

«А вот «этих» позовут, - вместе с ними пьют, играют... это «принято»...

Удивительно подметили точно то явление во взаимных от­ношениях мужа и жены, и - посторонних веселых женщин («чейся» и т. п. ), которое так удивляет всякого постороннего своим противоречием! Со своей женой - не принято (жена, знай свое место!), с веселыми развратницами - принято...

Но в общем, живут с японцами мирно. А многих из них да­же хвалят.

В свою очередь и японцы отзываются о русских не иначе, как «отонасии» (скромные). Но неизменно прибавляют: толь­ко пьют водки много...

Жизнь теперь в Наяси стала дорога... Даже летом русские продают японцам яйца по 5 к. за штуку, а зимой - и 10 к.! Много у них покупают японцы и кислой капусты, только ру­бить просят покрупнее...

* * *

Уже поздно вечером, отдохнув у Леха за чаем и разговора­ми, пошли мы всей деревней на кладбище- Здесь я отслужил панихиду по новопреставленном Николае (Стрюков), и по всем, здесь почивающим... Просил посреди кладбища для об­щих панихид, и на долгую память сделать большой крест...

Среди вонючей, разложенной по берегу рыбы, прошли до пристани... Парохода еще нет, но начались сумерки, почему я убедил всех сейчас проститься и идти с богом по домам: может быть, лишь под утро придет пароход!...

Уступили земляки и простились. Все девушки и женщины кланялись в ноги, целуя их... Это на улице-то! А руку целуют все почему-то даже по три раза... Да! живо в них сердце веру­ющее!

А говорить ли, как они меня снабжали «подорожниками»! Одна несет черный хлеб, другая два десятка яиц, вот Лех нак­ладывает банку капусты, Лысенко завязывает в бумажку три селедки... «Что ж мы еще забыли? Да! Сахару!» - говорит старик Лех... И тащит большой кусок сахару, отколотый от го­ловы.. «Ты для нас тут заместо отца... Бог тебе здоровья дай!.. А уж мы помолимся за тебя!».

Простились мы с земляками... Утирая слезы, поплелись многие в деревню. А я, Лысенко и Лех остались на берегу ждать парохода... Уже стемнелось. А его все нет и нет...

«Может быть он лишь утром придет», - говорит мне слу­жащий в Пароходном обществе.-. - Как быть? Что делать? Решили: староста Лысенко на берегу будет караулить паро­ход, а я пойду к Леху и, если не засну, то хоть прилягу...

Пуховая перина, пуховые подушки... Прочитал я наши ве­черние молитвы... Молилась вся семья Леха. А старик даже растрогался: «и вы, и мы - одному Богу и обо одном молим­ся!».

«В России: «сахалинцы, сахалинцы». Нас боятся... А ты-то, батюшка, не бойся!» - ворчит засыпающий дед... Да раз­ве можно было бояться сих овец!

Однако, ожидание, боязнь проспать слишком приподняли нервы... Лежал, но не спал. В 12 часов - Сирена...
Но тревога ложная: пришел казенный пароход... Наконец, в 3 часа свисток... Бежит Лысенко... А я уже оделся и захватил багаж - скорым шагом спешил на берег. В 3 1/2 часа бой приготов­лял уже мне спанье, и я, один в каюте, спокойно заснул до ут­ра после трудов пережитого дня... Свисток... Простите зем­ляки! А может, быть - кто знает? - и до свидания.

ИЗ НАЯСИ В ОТАРУ

Итак, снова я на «Сумидагава-мару», и теперь уже этим пароходом еду до г. Отару, в Японии! Капитан очень обрадо­вался моему обратному прибытию на его пароход, и вместо того, чтобы дать мне билет Наяси-Отару переделал мой преж­ний билет на обратный... А билет «туда и обратно» процентов на 25 дешевле билетов в два конца!

Уже 29-е мая. Но на верху холодно и ветрено. Невольно от­сиживаешься и отлеживаешься в каюте-

В Усиро не заходили, пройдя прямо до Кусиннай, куда и прибыли в 5 час. вечера. Лишь час здесь простояли. Взяли пассажиров и почту и к 8 час. вечера были уже в Томариоро. Здесь вышли все, севшие было пассажиры, - партия развед­чиков каменного угля, и я опять остался один!

В Томариоро ночевал пароход. Волны не было, постуки­вания машины не слышно. Правда, после полуночи пошел сильный дождь, и его шум о палубу мешал было спать. Но натянули тент, настала тишина. И я, улегшись под 2 одеяла­ми (не раздеваясь, в подряснике и двух рясах, так было холод­но!) проснулся уже под тремя! Это заботливый бой охраняет меня от нападения бореев... Удивительно, вообще, вежливы и услужливы бои!

30-е мая. По причине дождя погрузка была невозможна, и мы лишь в 10 1/2 час- утра вышли за грузом на рыбалку. Оде-коро. Утих дождь. Но западный ветер развил сильную волну, почему мы, прокачавшись на волнах до 3 час. дня, пошли бы­ло обратно в Томариоро. Но волны расходились настолько сильно, что пароход бросить якоря не решался: может волной сорвать с якорей и выбросить на береговые камни... Как быть? До Маука на юг - 4 часа хода, до Нодасан 2 часа; на север до Кусиннай — 2 часа... Но ни в один из этих так наз. портов мы не могли зайти: все они одинаково беззащитны от сев.-зап. ветра! Пришлось выйти в море, и там, легко работая винтом, пароход боролся с волнами и ветром до 4 час- утра! Итак, - 13 часов мы качались на волнах, а я хотя и не болел, но 13 часов вылежал из-за ветра и дождя в каюте... Тяжелое ощу­щение во время качки! Сидеть, - сразу закружится голова. Лежишь с открытыми глазами, - опять пред тобой предметы, то представляются двигающимися, а то - и летящими! Но закрыть глаза чем-нибудь, - много легче переносится качка. Ощущение верха и низа так ясно и при закрытых глазах... А когда тебя качнет вправо, когда кинет влево, когда ты попол­заешь по полу со всеми одеялами ногами вперед, а когда - головой вперед, - трудно предугадать! Нет аппетита, не хо­чется даже чая, болят от долгого лежания бока... Неприятные часы!

31-мая. В 4 часа утра снова пришли в Одекоро. Но волна была еще сильная, с берега дали сигналы: «баржи выйти не могут». И мы пошли опять в Оотомариоро! Лишь теперь, в 9 ч. у. мы захватили почту и пассажиров, протолкавшись в То­мариоро и около него с 3 ч. веч. 29 числа до 9 ч. у. 31 числа. т.е. 37 часов!!!

Но волна постепенно утихла. Мы снова (уже в который раз!) зашли в Одекоро и погрузили 1.200 кулей «кас» (рыб­ного тука). Число барж не так велико, - одни разгружают в пароход, другие нагружают на берегу. А до берега - не ме­нее версты. Й мы кончили погрузку лишь в 5 1/2 час. вечера...

Все же какова настойчивость капитана! Каково желание взять груз! Сколько раз он проходил и уходил! А не бросил ведь груза! Хотя если бы и бросил, то - не на зиму груз остал­ся бы, а всего на неделю! Нет, - без сомнения «Оосака Сео-сен Кайся» недаром называется «Сеосен», коммерческим об­ществом: интересы и свои, и промышленников блюдет!!.

Снявшись с якоря в 5 1/2 ч веч., мы в 7 ч. веч. прибыли в Нодасан. По пути встретился вычинившийся пароход «Дайтей -мару». Долго капитаны переговаривались системой флагов, где грузы взяты, и куда нужно зайти и взять!

В Нодасане погрузили массу «абура», рыбьего жира, в жестяных ящиках из-под американского керосина пересылают его в Японию, где рыбий жир поступает для очистки на специ­альные заводы ...

* * *

1-е июня. На рассвете ушли из Нодасан в Тообуцу (около Нодасан); здесь погрузили «кас», рыбий жир, сушеную треску.

Пароход наш не только нагрузился, но кажется, «перегрузился». Больше нигде не будем грузиться не потому, что грузов нет, а потому, что некуда грузить! Ящиками с рыбьим жи­ром и сушеной треской завалены все палубы, все проходы! Па­роход сел глубоко, и немного кренит его. Но если не будет большой волны, - опасного ничего нет!

В 3 часа дня прибыли в г.Маука, но я на берег не выходил: весь город был украшен флагами, фонарями. Сегодня здесь «праздник завоевания Сахалина». Да, к моему удовольствию, и недолго мы стояли здесь! В 5 ч. веч. уже снялись с якоря, направляясь прямо в Оотомари. В числе пассажиров - профес­сор и два члена парламента, ездившие в окрестности Наяси и далее, отыскивать уголь. Нашли, и образцы его везут.

* * *

Впервые берег Маука - Ниси Ноторо прохожу ночью. Ка­кая разница с тем, что я видел к северу от Маука! Селений почти нет, рыбалок мало... Чем объяснить, что юг японского Сахалина пустыннее, чем его север??.

Разговорился я с профессором-геологом. Учился он, оказывается, в Германии. На положение Сахалина смотрит здраво: летом - да, оживленно здесь, но все эти рыбаки - пришлые люди из Аомори - Акита Ниичата - Каназава, и вообще - с западного берега Японии… Зимой же они все уезжают в Японию, и остров «наканака хиракемасен» не поддается развитию. Вот если здесь разовьется каменноугольное дело, тре­бующее круглый год рабочих, - тогда будет надежда на его развитие!

И чувствуется, что в словах представителя науки много-много «трезвости», спокойного и правдивого взгляда на вещи...

2-е июня. В 872 ч. утра прибыли в Оотомари. На рейде стоит громадный пароход «Хокуто-мару», грузит шпалы в Ко­рею. При нас из Охотского моря пришел китобойный пароход «Хакуун-мару» с иностранцем-китобоем на борту. Притащил захваченного цепью сбоку кита, но говорят - не из больших: всего саженей 8 в длину. Разумеется, я на лодочке ездил его посмотреть! В порту еще небольшой рыболовный пароход. И при нас же вошел «Хиросаки-мару»... Итак, пять пароходов одновременно!

Ровно в 12 час. дня снялись с.якоря... Слава Богу: теперь без остановки до Отару. Надоело безделье!

Пароход шел, как усталый под большой ношей путник. Но на его, и наше счастье погода стояла хотя свежая, но не бур­ная, и мы 3-го июня в 3 ч. дня бросили якорь в порту Отару.

* * *

Итак, еще раз я съездил к русским на Сахалин! Где-то по­зади остались и пьяненькие, и пьяные Буберы, Рыбкины… Но их покрывают собою в моем сердце радующиеся и душу ра­дующие жители Наяси.

Да, одни из них «в опасности». Гибнут они от пьянства в невежестве.

Но и другие без церкви, без учителя, без батюшки, без утешения скорбят, печалятся...

Пошли же, Господи, всем им врачей, утешителей, просве­тителей! Да загорятся ярким светом для сих «сирот» и храмы Божии, и школы в стране чужой!

Иерея, учителя, храмов, школу - вот чего я желаю и про­шу для возлюбленных, несчастных русских на южном Сахалине.