В ТРЕТЬЕЙ ПАДИ

Поезд в Третью Падь пришел в 4 ч. дня (рис. 24). От станции до дома Никиты Иваныча - недалеко. Взял я чемо­данчик и саквояж и иду помаленьку пешком. Рисуется моему воображению радость Никиты Иваныча и Устиньи, когда мы сейчас встретимся... А вечером? В тиши побеседуем обо всем, а затем и помолимся, сколько душе будет угодно! Есть у дедушки баня: схожу в русскую баню; и, заночевать здесь, зав­тра поеду до Второй Пади... Так мечтает душа моя... Но вот я и у дома деда!

На дверях - замок. Дома никого нет. Ставлю багаж на крылечко и сам усаживаюсь здесь же. Подходит мальчик - японец, и сообщает, что дед «пашет»... Но другой его поправ­ляет: пахал, но уже сейчас не пашет» а пьет... - Я попросил их сообщить деду о моем приезде.

Прошло полчаса, не меньше... Идет дед... Идет и покачива­ется... В сапогах, в красной рубахе с жилетом... благообраз­ный мужчина! Но - несомненно нетрезв.

«Батюшка! Да ты опять приехал! Вот-то спасибо!» Откры­вает дверь... Входит в дом... Ходит курица-наседка с цыплятами... Деду это показалось «неприличным», и - давай ловить цыплят и сажать под печь! Кричит курица, пищат в пьяных руках цыплята, пыль в избе. Напрасно убеждал я деда, что он лишь больше грязи наделал!

«А Устинья где? - «Сейчас, батюшка, придет! Она в го­рах скот пасет»... Действительно, скоро и Устинья пришла... Вошла в избу, бросилась в ноги ко мне и зарыдала: «Батюш­ка! Да хоть ты-то вразуми его, бесстыжего! Что заработает, то и пропьет! Вишь - опять налакался!» - «Молчи, молчи», - ворчит Никита... А Устинья продолжает: вот при батюшке-то «молчи, молчи», а без батюшки, скажешь ему вот так, а он - «в харю»... И бьет»... - Но тут и «при батюшке» пьяный Ни­кита сказал так сильно, что Устинья заплакала, но разговор прекратила...

Какая уж молитва, какой ночлег в избе с пьяным хозяи­ном! И я попросил Никиту запрячь лошадь и отвезти меня во Вторую Падь. - А той порой Устинья все же успела дать мне стакан чаю и угостила кислой капустой.

Уселись мы на куль соломы и поехали... - Дедушка, и за­чем ты так пьешь?» - Батюшка, дорогой! Да как не пить, когда водка сама в рот льется! Вот сегодня: приходит япо­нец... «Дед, спаши полосу»...- «Давай 1 1/2 рубля»... Дает... Ведь они - дураки! Работы на 2 часа, а 1 1/2 рубля дают! Ну, спашешь, - и сам выпьешь, и ему поднесешь»... - «Дед, Перестань пить! Ведь тебе уже под 70 лет! Живи трезво по Божьи!.. Береги деньгу»... Усовещаю я...- «Батюшка!... береги деньгу... Да для кого ее беречь-то? Эх, жизнь наша Сахалинская!.. Там, на материке была жизнь... А здесь - не живем, а доживаем»...

Как-то тяжело, душно стало от этих слов деда... Да, - они здесь доживают свою разбитую жизнь... И потому, конечно, что в свое время никто не научил их начать новую жизнь... Да и как они «доживают-то свою незадачливую жизнь? Не «доживают», а «пропивают»... И здесь уже виноваты те, которые и на острове не научили каторжную массу не пить...

Помню Никиту Ивановича в прошлом году: одна доброта на трезвом лице старичка... Символ трезвой России... А сегод­ня пьяное лицо, грубые слова, отчаянная философия... Сло­вом, - в миниатюре пьяная Россия... Темно, грустно было на душе, когда наша телега, переехав громадную тору дворового навоза и едва не опрокинувшись, остановилась у дома Чемия во Второй Пади.

ВО ВТОРОЙ ПАДИ

Яков Маркизович Чемия .- Маркизович хозяин этого до­ма. Живет с женой и дочерью. У него же работают Иосиф Чибашвили и цыган Николай Копаненко. Все выбежали на ули­цу. Чемия захватил мои вещи и напрасны были мои протесты, «чтобы русский батюшка, да от русских уехал ночевать в японскую гостиницу! Нельзя допустить!» И я остался... Отве­ли мне чистую комнату, угостили меня горячим молоком с хлебом... И долго вечером мы беседовали о разных предметах, Оказывается, от страха перед японцами русские бежали, по­бросав все; а другие и после войны уходили или на «материк», или на север Сахалина... Но таковых убеждали японцы не бросать «даром», а «продать» им собственность... И вот простецы заключали «для формы» запродажные, а японцы за 2-5 руб. делались «собственниками». Чемия не оказался из таковых: вся его земля осталась за ним со всеми на ней постройками. А это дает ему хороший доход. Напр., нынче он сдал свой берег (песок) в аренду на 2 месяца рыболовного сезон; для вяленья селедки и просушки «кас», за 500 рублей, деньги хорошие! — Впрочем, любопытен вообще факт: оставшиеся на юге Сахалина русские - почти все одиночки, и. бобыли, а грузины, мингрельцы, поляки, армяне, татары,- почти все собственники...

* * *

Но Чемия и землепашеством занимается: сеет овес, пшеницу, ячмень, картофель. Не бездельничает он и прочие меся­цы: ловит соболей, по 2 месяца не возвращается из тайги... Однако, будучи должен скупщику соболей крупную сумму, он 43 соболя продал ему за 500 руб.!.. Дешевизна поразительная!

Приходило время и спать... Через комнату из коридора до­носятся странные звуки... Вслушиваюсь: несомненно, есть там сильно пьяные... - «Кто?»... Расстроился мой Чемия!.. «прос­тите, но сейчас пришли совершенно пьяные Егор Бубер и Иван Рыбкин... Ничего не сознают... завалились в коридор»... - «Да откуда они?» - «Собственно из Оотомари; там хлеб пекут и продают... Но сейчас пьянствуют».. Противные звуки страдаю­щих пьяниц доносились до нас... Опять мрачно стало у меня на душе... Кого из собственно русских я видел! Федоровский, Кутузов, Рыбкин, Бубер, Ник. Иванов, Щербаков, Зеленов, Богданова... И первые пятеро были полу-трезвы, или полу-пьяны; а вот - сейчас и безобразно пьяные!.. А Садыки, Чемия и т. п. - трезвы... Мрачно, больно на душе.

Совершил я с трезвыми насельниками дома Чемия вечер­ние молитвы и лег спать на мягкой перине... Ничего не думая, ложился спать. И нужно же было войти Чемия и предупре­дить (с грузинским выговором): «пожалуйста, чтоб в голове никаких мыслей не было! Спите совершенно спокойно!»... И лишь после его милого предупреждения «некие мысли» полез­ли в голову, и я несколько искоса поглядел на висящие на сте­ке два ружья... Но отдавшись в волю Божью и поверив челове­ку, я спал спокойно...

* * *

21 мая. Встали все в 5 час. утра. Пришел из Третьей Пади в новой пиджачной паре, вымытый, пригладившийся Никита Иваныч. Можно было начать посему и службу. И здесь я совершил Пасхальную утреню, всех шестерых исповедал, четырех приобщил Св.Таин...

Весьма просил исповедать его Иван Рыбкин, уже пришед­ший в сознание (не больше). Но я пьяного исповедать отказался, а он в эти два дня вытрезвиться не обещал!.. Раб вина! Оно им владеет.

А рассуждения даже не вставшего на ноги, а лишь «очнувшегося» Егора Бубера так типичны, и так вместе с этим дики: «как, значит, увидишь земляка, - так и обрадуешься; а как обрадуешься, - так, значит, и выпьешь». И по такой пьяной логике, несомненно, весьма многие пьют!..

Уже 9-й час утра был, когда кончились наши молитвы. Цы­ган взял мои вещи и проводил меня до станции Первая Падь... Здесь, когда мы ожидали поезда, подошла какая-то японка... «Это - баба Бубера»... говорит цыган. Оказывается, разыс­кивает своего Бубера, который подрядился в какие-то места доставлять белый хлеб, а сам третий день пропадает... Вот оно пьянство-то, что делает! Разумеется, - погулял и постав­ку прогулял!

Наконец я в 11-м часу снова в Оотомари!!!

В ООТОМАРИ

На станции встретил меня Сергий Исе. У него в квартире я совершил молебен, напился чаю и отдохнул. Душой отдох­нул, попал опять в атмосферу трезвости, чистоты, вежливос­ти...

«Наверно, и рады же были все русские», - говорит Сер­гий Исе... И я вспомнил полу-трезвого Федоровского, «в нас­троении» Кутузова, «не живу, а доживаю» Никиты Иванова; с омерзением представил плававших на утро в своих же из­вержениях Бубера и Рыбкина...

А вместе с сим предносятся мне и трезвый Садык, и земель­ные собственники Козловские, Любовицкий, Чемия... И боль­но стало на душе... Словно что-то тяжелое подступило к мое­му горлу... И я, как ни старался скрыть свою душу, горько за­рыдал, заплакал, к ужасу Сергия Исе, прекратившего свои разговоры...

«Пьют они, но они все «отонасии» (скромные, тихие), как бы отгадывая меня, читая мою душу, говорит Исе... И, конеч­но, - говорит правду...

Какой-то камень налег на меня... Уж продолжать ли? Не возвратиться в Японию, к своим христианам, - там и пьяных среди них не видал ни одного...

Но рассудок говорит: а кто же узнает о сей тяжкой болез­ни русских на Сахалине? И лучше - узнать болезнь во всем ее ужасе и приняться за ее лечение, нежели - испугавшись ее размеров, сбежать и предоставить землякам потонуть в вине.

Да и те же жены и дети, да и мужчины, что с такою ра­достью встречали меня в минувшем году в дер. Наяси, разве не порадуются моему приходу, приходу «батюшки» и нынче?.После обеда еще раз провел время в молитве и беседе с до­брыми юношами Сергием Исе и Акилою Симода. Расплатил­ся с гостиницею и около 3 ч. дня сел на пришедший пароход общества «Ниппон» Юусен Кайся» «Хиросаки-мару» (более 1 400 тонн). Пароход (сестра «Камикава-мару») хороший; ка­питан понимает по-русски. На рейде стояли еще - «Модзи-мару» (грузили лес и шпалы), три рыболовных парохода по 100-300 тонн, «Рясюу-мару» (ок. 3.000 тонн; правительствен­ный пароход, обслуживающий маяки)... Итого, - три боль­ших и три маленьких парохода!.. Конечно, все в торговой, восточной части порта.

Вдали, в западной части, почти сливается по окраске с во­дой охранное военное судно... И туда торговым судам и лод­кам вход абсолютно воспрещен... Интересное, почему-то неот­мечаемое явление: у японцев никогда военный и торговый порты вместе не устраиваются! На юге (Кюу-сюу) торговый порт Нагасаки, военный - Сасебо, во внутреннем море - торговый порт Кобе, военный - Куре, в Японском море торговые пор­ты Миядзу и Цуруга, военный - Майдбузу, вблизи Токео - торговый порт Екохама, военный - Екосука, на севере Япо­нии - торговый порт Хокодате, военный - Ооминато... Нако­нец, разделили громадной дистанцией и здесь военного судна от торгового порта...

В г. МАУКА

28-го мая. Вчера снялись с якоря в 6 1/2 час. вечера. Мне предоставили четырехместную отдельную каюту, в которой я спал прекрасно. Переход от Оотомари до Маука занимает 13 часов. В 7 час. утра мы уже высаживались в Маука. Был силь­нейший от берега («ямасе») ветер. Но нас вел пароходик, и напрасно пассажиры ахали и кричали: «кикен-да» - (опас­ность!); мы благополучно добрались до берега... А за сорван­ными с привязи у парохода баржами поспешил в море портовый катер. Меня встретил «банто» (приказчик) из гостиницы «Кобай-кан», - сообщили о моем приезде телефоном. Гос­тиница прошлогодняя, люди знакомые, будет много спокойнее! a с ним вместе до обеда посетил всех, здесь находящихся христиан: Петра Такеуци, Марину, Ямамото, дом его, Хебипси. А после обеда, до 6 час. сходили с ним в дом Томаманай к Еф­рему Токеда. Все христиане-японцы были порадованы моим посещением и молитвой у них. А я был утешен, видя твердое стояние в вере чад японской церкви, в такой дали от иерея не потерявших ревности своего сердца.

Этим дело мое в Маука и было уже кончено. Можно было бы завтра и ехать далее... Но заменяющий пострадавшего «Дайрей-мару» пароход «Сумидагава-мару», слышно, старый и тихоход... Едва ли он сможет выполнить рейс по расписанию!

24 и 25 мая. Я напрасно ждал парохода; в море - буря, и «Сумидагава-мару», где-то оставалась.

Наконец, 26-го числа мне телефоном сообщили, что паро­ход после 12 часов придет, и, действительно, я в 3 часа сел на «Сумидагава-мару» для того, чтобы ехать до деревни Наяси. Итак, Маука позади. Большой город, и по-прежнему «жи­вой», торговый город! Десятки раз в месяц издается даже не­большая газета (впрочем, по небольшой газетке есть и в Тоехара, и в Оотомари). Соединен телефонами с Оотомари и Тоехара. Разговор с Оотомари за 5 минут - 50 коп., разговор с Тоехара за 5.минут - 20 коп. Пароходы заходят ежедневно, по нескольку... А зимой - через Маука идет сообщение и почто­вое, и товарное с Тоехара и Оотомари, ибо порт Оотомари со­вершенно замерзает, и около месяца не может ходить даже ле­докол!

Рыба в Маука дешева. Десятифунтовая кэта - коп. 80, а такая же треска - коп. 15, селедки - на 10 коп. 15 штук. Осо­бенно много ловится трески. (Рис. 26). И селедка ловилась, но нынче здесь ничего не поймали! Крабов («кани») - масса!

Конечно, и здесь есть школа, больница, кумирни... Пустую­щих домов не видно... Несомненно, Маука, - город с буду­щим.

* * *

«Сумидагава-мару» (около 700 тонн) - один из парохо­дов-ветеранов «Оосака Сеосен Кайся», постройки 1887 года. В настоящее время перевозил только грузы. Но за аварией «Дайрей-мару» пришлось вспомнить и его, и поставить на столь долгую линию. Удобств для пассажиров - никаких. Кают II кл. нет; все помещаются на корме, в общей каюте. Каждому пассажиру дается одно одеяло (вместо матраца) и подушка-катышек. Спят рядами на полу... Нескоро я выйду из этого парохода и перспектива нескольких подобных ночлегов не очень-то радо­вала меня!

Но услышал нечто и утешительное для себя... С нынешнего лета пароходы «Оосака», «Сеосен», «Кайся», через рейс, идут за «Наяси» почти до русской границы, до дер. Анбецу (в 3 верстах от Пилева)... (рис. 27). Итак, 4 часа стоянки в Наяси, 4 часа ходу до Анбецу, 2 часа стоянки в Анбецу, 4 часа обрат­ного хода до Наяси... Я имею 14 часов в своем распоряжении, - время совершенно достаточное для того, чтобы исправить для русских все требы.

Погода серая... Холодно... Но остров довольно красив! По темно-зеленому фону пихт и елей, как резко выделяется све­жая зелень кудрявой березки!.. Красивый, природой устроен­ный ковер!

Утром, днем и вечером - кормят. Но не очень-то хорошо! Так, на обед подали «сасими» (сырая рыба), суп из раков и печеная, не очень свежая рыба... Все же лучше, чем ничего!

* * *

В ночь на 27-е мая пришли в Нодасан, грузились, а потом стояли до 3 ч. утра (рис. 28).

Немного пройдя на север, снова заходили на какой-то про­мысел и грузились.

27-е мая. Вознесение Господне. Утром пришли на промы­сел - 197 и грузили «касс» (рыбное удобрение)...

Провел я первую ночь на «Сумидагава-мару»... Холодно, а имею лишь одно одеяло... Как быть? Пришлось лечь на пол в подряснике и двух рясах, не раздеваясь, да прикрыться оде­ялом... И все же было холодно... Однако, сон взял свое, и я спал.

Стояли в Томариоро. (Рис. 29). Быстро развивается это место! Вот уже коптит на берегу локомотивчик, доставляющий по дековильке вагоны с каменным углем из начатых копей... Шумят вагонетки, - то устраивают пристань, очевидно, для погрузки каменного угля...

* * *

Медленно плетемся мы на север! Ведь для пассажирского парохода от Маука до Нодасан ходу 2 часа, от Нодасан до Томариоро 2 часа, от Томариоро до Кусинной 2 часа - всего 6 ча­сов. А мы вот уже больше суток ползем, и все еще далеко до Кусинная!..

28-е мая. Вчера к вечеру разъяснело. И пассажиров оста­лось мало: в I кл. - один и во II - двое... Мало пассажиров - можно попросить лишнее одеяло!.. Но мне даже и просить не пришлось, за меня попросил у боя два одеяла для меня мой сосед, не предполагая, что я понимаю его речь: «иностранцу дай два одеяла... Вообще к ним нужно быть внимательным! А иначе, - возвратятся в свою страну, и кто знает, что он напи­шет про нас в своих журналах и газетах»...

По какому побуждению, для меня было безразлично, но я был очень благодарен бою, из 2 одеял мне приготовившему матрац, а 2 одеяла давшему мне для тепла... Теперь уже мож­но было спать и раздевшись!..

28-е мая. Утро совершенно ясное. Остановились в Усиро (или Усиеро, промысел - Усутоманай). Ровно в 10 ч. утра пароход пришел в Наяси и бросил здесь якорь... Сильный при­бой волн... Однако, высадка на берег произошла совершенно благополучно. Слава Богу! Я - у крайней цели моего путе­шествия!