с 1909 по 1911 годы с духовной миссией для оставшихся русских людей на Южном Сахалине трижды побывал Сергий (Тихомиров), епископ Киотский. В 1908г. в возрасте 37 лет он был назначен викарием Токийской кафедры в помощь прославленному ныне во святых Св.Николаю (Касаткину).

Владыка Сергий имел способность к языкам – к тому времени уже владел греческим, латинским, древнееврейским, английским, немецким. Он быстро принялся за изучение японского языка и скоро совершил инспекторскую поездку на острова Хоккайдо и Сахалин без переводчика. Свои впечатления от увиденного владыка Сергий записывал в форме путевых заметок, которые вначале публиковались в «Московских ведо­мостях» и вызывали живой интерес православной общественности. Следующие публикации были в журнале «Православный Благовестник» за 1914г. - в № 1, с. 115 - 142; № 2, с. 168 - 212; № 3, с. 208 - 235; № 4, с. 207 - 219; № 5/6, с. 208 - 220; № 7/8, с. 245 - 268. с ил. И в этом же 1914 г в Москве «Русской Печатью» (Большая Садовая, 4.№ 14) была выпущена отдельная книга (отдельный оттиск из журнала «Православный Благовестник» за 1914г.) ЕПИСКОП СЕРГИЙ «На Южном Сахалине: (Из путевых заметок)», которую в оцифрованном виде и выкладываем на наш сайт.

Если говорить о дальнейшей судьбе владыки Сергия, то вкратце можно сказать следующее.

По преставлению святителя Николая, апостола Японии, 3 февраля 1912 года, епископ Сергий был назначен на токийску ю кафедру, став главой православной Церкви в Японии. Владыка Сергий был одним из немногих русских иерерхов зарубежом подписавших «Декларацию» заместителя патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) от 1927 года. В то время как остальные русские архипастыри на Дальнем Востоке вошли в юрисдикцию Русской Православной Церкви Зарубежом, владыка Сергий Японский на протяжении всей своей жизни оставался приверженцем Московской Патриархии.

2 апреля 1931 года, ко дню Святой Пасхи, возведен Московской Патриархией в сан митрополита.

Нарастающий милитаризм и национализм в Японии привел к усилению противо-Московских настроений среди некоторых кругов японской паствы и к притеснениям со стороны японского государства. 4 сентября 1940 года митрополит Сергий был вынужден уйти на покой, передав временное управление делами Церкви мирянину Арсению Ивасава, пользовавшемуся доверием военных кругов Японии.

Митрополит был выселен из резиденции при Токийском соборе и поселился в маленькой квартире в пригороде Токио где продолжал совершать службы для горстки русских и японских верующих. В мае 1945 года его арестовали по подозрению в шпионаже в пользу СССР. Когда владыка был отпущен на свободу через 40 дней, его здоровье было окончательно подорвано. Вскоре, 10 августа 1945 года, он умер в своей однокомнатной квартире. Приснопамятный владыка покоится на кладбище Янака в Токио, рядом с могилой равноапостольного Николая Японского, своего великого предшественника и наставника.

ЕПИСКОП СЕРГИЙ

НА ЮЖНОМ САХАЛИНЕ

(из путевых заметок)*

В августе 1909 г.

Город Отару, на острове Хоккайдо. 1-е августа. Сегодня я отправляюсь на Карафуто: так называют японцы Сахалин. Цель моей поездки: разыскать тех русских, которые там - слышно - еще остались, и удовлетворить их духовные нужды; с другой стороны - посетить и успевших уже переселиться туда некоторых из православных японцев. Сопровождает ме­ня священник из г.Саппоро о. Николай Сакураи.

Утро прошло в сборе нужного для далекой поездки бага­жа. Постепенно приходят с прощальными благожеланиями христиане. Вот уже и 12 часов. Помолившись перед путешест­вием, мы большой уже компанией направляемся к пристани. Из попутных домов выходят христиане и присоединяются к нам. Наша компания растет и растет! Но вот уже и гавань... До 20 пароходов, и больших, и маленьких стоят в ней... Среди них где-нибудь и тот, на котором я должен через какой-нибудь час уехать на Сахалин.

Куплены уже билеты... Паспортов при этом не спрашивали! Да их и нет в Японии. Однако, требуют или визитную карточ­ку или словесный ответ на вопросы: имя и фамилия, возраст, народность, род занятий, постоянный японский адрес... Это же спрашивают и при остановках в гостиницах, когда почти сразу же является к тебе «бантоо» (приказчик)и от имени «ядочео» (хозяина гостиницы) просит дать ему, для доклада в «кейсацу» (в полицию) сии сведения... И если тебе «не имуть веры», то спросят еще и добавочно, где ночевал предшествую­щую ночь, и где будешь ночевать завтра...

Толпятся христиане, спеша сказать какую-либо любез­ность, пожелание... Суетятся пассажиры... Томительные пол­часа проходят, и нас перевозят на пароход. Для сего подали небольшой портовый пароходик и громадную баржу у него на буксире. Разделили овец от козлищ: пассажиров I и II кл. уса­дили на пароходик, пассажиров III класса погрузили на бар­жу... Краткий свисток... Последние прощальные благожелания... И мы поехали к своему пароходу.

«Камикава-мару», так называется наш пароход. Он не из малых пароходов (1457 тонн), принадлежит богатейшему из японских пароходных обществ - обществу «Ниппон Юусен Кайся» (Японское Общество почтовых пароходов), имеющему прекрасные, большие пароходы и установившему рейсы и в Америку, и в Европу, и в Австралию, и по внутренним япон­ским водам.

Ровно в 2 часа дня по расписанию подняли якорь. Раздался густой бас парохода... Сирена то и дело взвизгивает, перели­ваясь эхом по береговым горам. Осторожно лавируя среди па­роходов в гавани, мы выходим в открытое море и берем курс прямо на север.

* * *

Я иду по второму классу. Помещается он в корме парохо­да. Есть каюты. Но что за каюты! Теснота в них поразитель­ная! В моей, например, каюте 6 мест, и пять из них заняты пассажирами. А в каюте нет и 9 кубических аршин воздуха! А сегодня еще к тому же и жарко... Придется ли хоть сколько-нибудь заснуть?

Однако, среди кают, расположенных «покоем», есть и сто­ловая. Здесь можно и чаю напиться, если он у тебя имеется... Здесь же можно и пописать свои впечатления.

О. Николай Сакураи едет по третьему классу. Он распо­ложен в носовой части парохода, теснота в нем еще большая! Каждый пассажир, правда, имеет спальное место, но на нем кроме досок — ничего: обыкновенные русские нары в два эта­жа! О. Николай не без удовольствия поэтому проводит вре­мя на полунейтральной почве в нашей столовой. А полученные «боем» (воу) от меня 50 коп. не только мирят его с присутствием в моем помещении о. Николая, но и побуждают предуп­редительно ухаживать за обоими нами.

Мерно постукивает машина... Вспенивают винты морскую воду. Лазоревая, она перекатывается волнами позади парохо­да. Мы стремимся на север. Налево сливаются с горизонтом воды «Ниппон-кай» - Японского моря; направо синеют в дым­ке берега Хоккайдо. Первую остановку будем иметь завтра на Сахалине.

Пассажиры поснимали свои «рейфуку» - парадные кимо­но и хаори. Уже в упрощенном костюме, в соломенных «зоори» (сандалии) выползают они на палубу. Вот одни из них играют в кольца, бросая их на один из 9 клиньев, стоящих перпендику­лярно к квадратной доске. В другом месте на полу мелом на­рисованы клетки с написанными в них цифрами: пассажиры и пароходная прислуга гоняют особой палкой плоские круги... Но или рука игроков непривычна, или глаз не умеет опреде­лять расстояния, или просто нет охоты играть… но редко-ред­ко кольцо повиснет на клин, или круг попадет на намеченную клетку...

Клонится к вечеру день.,. Исчезают один за другим пасса­жиры... Но какова же была моя радость, когда пришел ко мне из III класса земляк Сергий Григорьевич Ел-в. Сын одного из петербургских домовладельцев, молодой человек учился в Берлине, где и изучил японский язык теоретически. Теперь же он - с прошлой осени студент университета в Токио, владеющий японским языком настолько, что на нем уже сдавал экза­мены и писал сочинения. Путешествуя с чисто образовательной целью, он со своим спутником-французом едет по III классу. А это на японских железных дорогах и пароходах равняется подвигу.

Льются без конца разговоры наши с земляком. Но всему приятному бывает конец. Да и чай формозский уже выпит. Стемнело... После дневной жары так начала пронизывать вечерняя прохлада! Волей-неволей пришлось поспешить в свою каюту, где сон не заставил себя долго ждать!

* * *

2-е августа. С утра небо облачное. Дует прохладный ветер. Холодно на палубе... Но не особенно тепло и на душе!.. Ведь по этому проливу, быть может, по этому самому месту изби­тый, израненный, без запаса топлива уходил от неприятеля наш герой «Новик»... Не судил ему Бог добраться до матери­ка, но все же он достиг родного еще тогда берега... Погиб, ге­рой! Слава и честь ему и его героям...

И все же... наша гордость, если за грехи наши Бог ему судил возвратиться в Россию, почему не покоится безмятежным сном в пучине морской? И вот: открытки с поднимаемым и поднятым «Новиком» и сейчас продаются в Оотомару (рис.1, 2); а из железа его изогнутый «ялик» и доселе висит для «позора» (для обозрения) в парке г.Отару, где действительно подвергается позору (в ялик забираются дети для пьянства и... т.д.)... Почему «Новик» стал теперь уже «Судзуя» и незабвенный защитник русского Порт-Артура ныне послан охранять японский «Редзюнко» (П.Артур)?! И неужели не воскреснет в русском флоте другой могучий богатырь «Новик» в память потомству о герое?..

Обо всем этом горько сокрушалось сердце!.. Ждет оно лучшего будущего... Но кто уразумеет пути Господни?..

* * *

Налево невысокой полосой тянется берег Сахалина, японского Карафуто. Как забилось бы сердце прежде при виде этого клочка родины, родной земли? Но теперь в душе лишь горькое сознание: было наше, да теперь не наше?.. Краска стыда на лице, боль в сердце!

Около 10 ч. утра «Камикава-мару» бросил якорь по крайней мере в версте от берега: мы прибыли в г. Оотомари (быв. Корсаковский пост).

Уже поджидали нас здесь баржи и пароходик. Опять раз делили пассажиров на «чистых» и «нечистых». Я с пассажирами I и II класса поехал пароходиком налево, в собственно Оотомари, а пассажиров III кл. повезли направо, в так называемый Сакан-маци (часть Оотомари).

* * *

Не знаю, чем был Корсаковский пост при нашем русском владении южной частью Сахалина. Теперь же здесь вырос настоящий японский городок «Оотомари»! Новые дома,широкие улицы, масса магазинов, школа, казармы, буддийские кумирни. Говорят, в городе уже сейчас есть до 700 «домов» (т.е. квартир). Весь берег уставлен лодками рыбопромышленников. Погружают в пароходы лес, привозимый из тайги. От Оото­мари начинается Дековильская железная дорога и тянется к северу до г. Тоехара (быв. Владимировки).

Выйдя на берег, я достоверно знал только одно: в д.Тре­тьей Пади есть русский Никита Иванов, к которому мне те­перь и нужно было прежде всего добраться. Правда, можно туда поехать и поездом; но ведь он идет лишь через 2 часа, и этим поездом я уже намерен ехать дальше, до г. Тоехара. Не­обходимо было взять экипаж и лошадь. Подскочил какой-то японец с услугами... «Нам нужен экипаж до Третьей Пади»,- спрашиваю я. «Есть», - отвечает японец и забирает наш ба­гаж... Идем... Порожние экипажи встречаются и проезжают ми­мо... Я не понимаю, почему же их не нанимают... Начинаю бес­покоиться... Но о. Николай уверяет меня, что у сего японца и соб­раны все бася! Минут 15 шли. И что же оказалось? Японец при­тащил нас в свою гостиницу для отдыха!.. А это - в лучшем случае чашка японского чаю, 20 коп. «чаевых», да потерянный час времени; а в худшем - опоздание на поезд и ломка всего маршрута путешествия!.. Разумеется, экипажа при гостинице не оказалось!

Я возмущен был таким обманным обращением с пассажи­рами до глубины души; сконфужен был и о. Николай. А наш спутник взялся сейчас же достать экипаж и побежал обратно за теми экипажами, которые уже встречались. С кучером мы сторговались сами; а спутнику-японцу пришлось уплатить 50 копеек за «далекий» путь и хлопоты...

Не отметил бы сей бесцеремонности приказчиков гостини­цы, если бы она была случайною. Но вот, в конце июля минув­шего года я прибыл поездом в порт Удзина. «Есть пароход до Такахама? Когда уходит?» - «Есть, сейчас уходит»... Берут­ся приказчиком наши вещи... Мы спешим за ними... И вдруг наши вещи вносятся в гостиницу, и нам приказчик «с сожале­нием» заявляет, что пароход пойдет лишь в 6 ч.в., и нам «здесь» - удобно подождать остающиеся 4 часа...

Разумеется, раз нет парохода, - обождать где-нибудь нужно. Но так пассажиру и нужно сказать: «нет парохода, у ме­ня обождите»... А тут обман и обман!..

Это неприятное явление очень нужно помнить всем путешествующим по Японии. Иначе их притащат в гостиницу, и они будут кушать «гохоп» (рис), пить японский чай со сластями... Счет будет расти и расти!.. А в то же самое время и пароходы могут уйти, и экипажи разъехаться!

Уселись мы на телегу. Телега рессорная, сиденье удобное лошадка прекрасная. Мы поехали в д. Третья Падь.

Грунтовая дорога от Оотомари до Тоехара тянется почти всюду вдоль железной дороги. Лишь до Третьей Пади она идет через тайгу и горы, с большими подъемами и с большими же спусками. По сторонам дороги еловые леса, много пихты, много берез, есть даже и рябины! Словом, даже деревья-то напоминают Россию, а не Японию!.. Около лошади масса слепней, «крючков», мух... Ну, чем не русская деревня!

Уж побольше полдороги проехали мы, а и всего-то не больше 6-8 верст! Встречается нами двуколая русская телега, русской дугой, со старичком-русским в кучерах. На телеге сидят еще кавказец и кореец.

- Здравствуйте, батюшка, - здоровается старичок, снимая шапку... Лицо его расплывается в широкую улыбку.

- Здравствуйте, дедушка! Не ты ли - Никита Иваныч?

- Так точно, батюшка! Я самый и есть! Да откуда вы меня знаете?

- Семен Савельич мне про тебя в Японии сказал, - говорю я.

При имени Семена Савельича даже кореец оживился и пробормотал: «Семен Савельич»: так хорошо здесь помнят этого благочестивого старца, ныне разносящего по Токио хлеб!

Поговорили мы с Никитой Иванычем. Православным оказался и кавказец Чемия. Условились, что я в Третью Падь приеду на обратном пути из Тоехара завтра утром; а они сегодня и завтра поговеют перед исповедью и св. причастием. Сегодня же лишь отдохнем в доме Никиты Иваныча, где сейчас осталась его «база».

Потряслись мы далее... Вот уже и д. Третья Падь! Обыкновенные русские бревенчатые дома, при них дворы, хлева. Но во всех домах живут уже японцы. Лишь под окном одного стоит русская женщина - это и будет дом Никиты Иваныча решили мы.

Домик довольно старый, покосившийся, внутри теснота, не особенно-то и чисто. Но образов, правда, дешевеньких, много. Есть портреты Российского Царствующего Дома.

В связи с домиком дворик для коровки, - ходят по нему телята, курицы. В конюшне стоит лошадка. Невдалеке русская курная баня... Словом, не особенно богатое, но полное хозяй­ство у старика!

Устинья Елисеева оказалась бабой говорливой. Много жа­ловалась на японцев, которые-де в войну перерезали у нее всех коров и куриц... Говорила и о притеснениях, чинимых им теперь: пашню-де отобрали под железную дорогу; а когда ста­рик в обмен попросил себе земли, - ему-де предложили ее в тайге. «Было время, - корчевали; теперь годы ушли, и не в мои 70 лет корчевать тайгу», - будто бы только и мог отве­тить Николай Иваныч. «Один разор (разорение), батюшка», — жалуется Устинья...

Однако приближалось время прихода поезда, и мы пошли на «станцию».

* * *

«Станция»... Громкое название... Но напрасно вы думали бы, что здания ее в самом деле похожи на станцию!.. Вот ка­кой-то сарайчик, скорее - будка: здесь склад предполагае­мых товаров. Сейчас - двери открыты, пустой... В маленьком станционном здании даже и пола-то настоящего нет! И обита­телей нет. Грязь невозможная: даже вещей негде поставить! - Прибежал откуда-то японец, и от него мы узнали, что поезд идет в свое время, и что билеты продаются в поезде... Распо­ложились ждать.

Подбежали ребятишки, довольно грязные, руки в бородав­ках: они приехали сюда с родителями с о-ва Сикотан (из группы Курильских). Младший из них - видимо посмелее - после некоторой нерешительности: «этта - рука»? - Рука, отвечаю... «Этта - море»? - Море... И т. д. с неизменным в начале «этта» (это). Но запас слов известных - видимо - истощился... Тогда мальчики, указывая предмет и говоря: «эт­та»? - спрашивали его название... Этот неожиданный урок русского языка продолжался у нас до самого прихода поезда. Оказалось, что в начальной японской школе на Сахалине японцев уже обучают русскому языку. - А обучают ли рус­ских мальчиков на русском Сахалине японскому языку?.. Или... «на что нам японский язык»? Или - «обойдемся и без него»?.. А тогда нечего и удивляться, что о нас все знают, а мы о других ничего не знаем!..

* * *
Подошел поезд... (рис. 3). В составе его - вагончики II и III класса и товарные платформы. Мы буквально «влезли» в ва­гончик и поехали к северу. В вагончик может поместиться не больше 12 человек без багажа; а с багажем (для которого единственное место — пол!) трудно сидеть и восьмерым! Локомотивчики - парные, платформы приспособлены для перевозки леса прежде всего. Билеты продают в вагонах, кроме конечных пунктов дороги, где продают их и на станциях. Всех станций - 8: Сакан-маци, Оотомари, Первая Падь, Третья Падь, Соловьевка, Мицулевка, Хомутовка, Тоехара.

Железная дорога проходит равниной. Направо и налево видны громадные леса, выжженная трава, отчасти засеянные полосы. Дома в деревнях исключительно русской постройки: новых японских домов не видно совсем... Вот на пожарной лестнице (хиноми) виден русский колокол: непременно или от часовни, или от русской церкви!.. Сейчас этот колокол извещает о пожарах... Что ж?... Все же лучше, чем звонить на молитву в тера (буддийской кумирне)!... На ст. Мицулевка тонкий голосок кричит: «пан-пан» (хлеб -хлеб). Оказывает­ся, - продает его полячек Миша...

Жарко. Местами пыльно. Даже в вагонах масса слепней! Выехав в 2 ч.20 м., мы в 5 ч. дня были уже в Тоехара.

В ТОЕХАРА

Тоехара - административный центр японского «Карафуто», местопребывание японского губернатора. Во время рус­ского владения здесь был русский поселок «Владимировка». Дома русской постройки сохранились еще и теперь. Покосившаяся на юго-восточный угол, с неснятым еще крестом, стоит и большая церковь. Всюду полуразвалившиеся заборы, заброшенные дворы.

К «Владимировке» с южной части примыкает правильно распланированный новый японский город Тоехара. Широкие улицы; конечно, - всюду новые дома; красиво отстроенные присутственные места (управление островом, дом губернатора, почта); на всех углах улиц - колодцы, с тесовыми шатрами над ними; несколько в стороне — дымящиеся трубы завода; казармы местного гарнизона... Масса магазинов... Словом нас­тоящий город! Правда, пока есть лишь 300 домов; правда, не все улицы мощеные; конечно, — масса еще пустырей... Но, ви­димо, администрация верит в возможное развитие города, ибо распланированные улицы тянутся далеко к югу... (см. рис. 4).

Еще во время остановки на какой-то станции просунулось в окно вагона знакомое лицо... «Да ведь это услужливый че­ловек из гостиницы в Оотомари»!.. Сейчас справляется о моем благополучии. А от о. Николая узнаю, что отделение их гос­тиницы есть и в Тоехара, и что «они уже сговорились» по 1 1/2 руб. в сутки за человека... Какова настойчивость! Не пожалел денег за проезд, лишь бы уловить меня в свою гостиницу!

По прибытии на вокзал он, конечно, опять завладел нашим багажом и провел нас в небольшую, спокойную гостиницу. Посетителей в ней не было. И нам в 2-х комнатах второго эта­жа удобно было не только отдыхать, но и молиться с христианами.

Впрочем, отдыхать положительно было некогда! Завтра в 4 ч. дня снимается с якоря наш пароход, и до этого времени мы с о. Николаем должны по возможности окончить здесь все свое дело. Поэтому, заказав к возвращению обед, мы и пош­ли прежде всего отыскивать христиан.

Нашли Иоанна и Зою Накао, - муж служит в конторе ле­сопильного завода; нашли Тита Миура - служит в аптеке; Кирилла Огасавара, - служит переводчиком русского языка в «Карафуточео», в управлении островом. Всех их вечером пригласили к себе в гостиницу для молитвы. А затем пошли искать русских.

Ипполит Федоровский, Иосиф Чибашвили, - вот русский и «почти русский», оставшиеся в Тоехара! И еще есть «русские», но тоже - с прибавкой «почти», ибо они мусульмане и католи­ки. Случайно здесь же были Алексей Богданов из Муравьевс кого... «Эх! Баба дома осталась! Вот жалеть-то будет!» - «Так позови ее скорее!..» «Батюшка! Да до Муравьевского от Кор­сакова верст 60 будет! Пароходы не ходят, берегом дороги нет. Разве лодкой попадешь!» - Пришлось и мне весьма по­жалеть, что 60 верст, и обратно, без дороги, я в этот раз никак не могу сделать: приехал так сказать «для разведок» лишь - и времени в распоряжении мало!

Все русские с великой радостью встретили меня и с «вос­торгом» приняли приглашение сегодня вместе помолиться, исповедоваться и приготовиться к принятию св. тайн.

Зашли к большой церкви... (рис. 5). Совершалась прежде в ней служба Божья... А потом, говорят, в ней поместилось то, что и называть-то омерзительно... На смену сей мерзости, в цер­ковь поместили частного жильца... Подхожу к бывшей церкви, из нее женщина-японка выносит ушат с помоями... Больно - больно сжалось русское сердце... Неужели, в самом деле, нельзя было сохранить церковь, хотя бы и запечатанной, но все же церковью? Неужели нельзя было не допустить, чтобы место святых вздохов молитвенно-настроенной души не было обращено, хотя бы и временно, вместо пьяного, мерзкого раз­гула?...

Пред церковью налево какой-то досчатый шатер-сарай­чик... Говорят, здесь свалено церковное имущество... Если «сва­лено», то - разумеется - теперь немного от него осталось!.. Но... наверху бывшей церкви и доселе еще стоит крест... Не уверяет ли он душу твою, что наступит время, когда изгонится из-под него мерзость запустения, и снова под сводами дома Божия немного оставшиеся русские вознесут хвалы и проше­ния Господу?.. Ей, буди-буди, Господи!

* * *

Вечером собрались в нашем помещении, в гостинице, и японские христиане, и русские - православные. Я с русскими в одной комнате, о. Николай с японцами – в другой. С чего начну?.. Слезы на глазах русских, шесть лет не видав­ших священника, подсказывали мне, что прежде всего нужно утешить наболевшую русскую душу... И я начал «Канон

молебный к Пресвятой Богородице». Пришлось самому и петь и читать... И горячо молилась душа за тех, вздохи коих

как бы рассекали воздушные пространства, достигая святого подножия престола Божьего!..

Окончив молебен, я прочитал молитвы пред исповедью, а потом принял и исповедь сих трех русских, из коих были двое... по 18 лет не бывшие на исповеди!.. А потом - молитвы приготовительные после исповеди, - каноны и акафисты и молитвы ко св. причащению... Как мирно, как свято прошло время до полуночи!.. Общею молитвой русских и японских христиан, общим моим наставлением, правда, японцам - по-японски, и закончил я свой день, в который мое русское серд­це приняло много скорбей; но мое пастырское сердце получило не малые утешения!

* * *

Не могу не отметить двух впечатлений дня. Проходим мы по улице, мимо казарм местного гарнизона. В

какой-то лав­чонке, полулежа, расположился солдатик... И только что мы миновали его, как вдогонку раздается: роске, роске!.. (так японцы презрительно обзывают русских, на подобие русского «япошка», коверкая по-своему непонятное им слово «рус­ский»). Мы с о. Николаем продолжали путь, не обращая вни­мания на безобразника... Тогда крики: «роске, роске, роске» - раздавались все сильнее и сильнее... Разумеется, и со­бака - полает, полает и перестанет... Перестал и сей безоб­разник... Но ведь это был не уличный мальчишка, а предста­витель армии, столь прославленной своей дисциплиной!.. Вско­ре нас обогнал другой солдат, и зайдя в «сакая» (винная лав­ка) покупал «саке» (рисовая водка). Итак, - на окраине можно и в «сакая» заходить, можно и безобразничать?.. Четырнадцать месяцев не слыша в Японии ни от кого слова бранного, - услышать брань, да еще от солдата — тяжело!.. А вот и другое впечатление... Захожу в аптеку к христиа­нину Миура... Сюда же входит вскоре и С. Г. Ел-в... - «Да вы каким образом узнали, где я?» - «А я спросил городового, который мне и сказал, что сейчас вы ходили туда-то, а теперь находитесь здесь»... — Карточки визитной в Тоехара я еще никому не давал... А кто приехал, — городовой уже знает!.. Восхищаюсь его «все-видением» и особых комментариев не делаю, они понятны без слов.

В ТРЕТЬЕЙ ПАДИ.

3-е августа. Сегодня утром, рано встав, и за обедницей приобщив Св. Тайн, земляков, я в 7 час. утра садился уже в поезд, направляясь в Третью Падь. Проезжаем мимо деревни Елани: мелькает еще русская вывеска, с русским гербом... За ст. Хомутовкой - заросшее высокой травой русское кладби­ще, с крестами, стоящими прямо, покривившимися, повалив­шимися... Вдоль линии железной дороги проходит дорога грун­товая... Едет верхом кавказец... Увидя меня в окно, снимает шапку... На телеге развалились татарин и русский... Опять издали снимают шапку... Да! Как все же русское сердце сживается с батюшкой!.. И побранит оно попа, и песенку про него споет, и в присловья его вставит... А встретится с попом, - и благословение берет, и руку целует, и - слезы на глазах!.. Эх, неизведанная еще ты, но добрая-предобрая душа русская!..

Но вот мы и в Третьей Пади! Когда батюшку поджидают, чего можно ожидать в русской избе? Конечно, все прибрано и подметено. В переднем углу стол, покрытый скатертью, с блюдом воды для водосвятия... Зажжены лампадки... Лежат свечи... А Устинья? Да разумеется, засучив рукава, печет пи­роги и сажает булки в печь... Но чувствовалось, что рановато мы приехали...

И, вероятно, Устинья сильно обрадовалась, когда я, давая ей время управиться с печкой, предложил той порой съездить на кладбище, где не отпетыми погребены «Пет­ра», а раньше его - Иван и Трофим... Быстро запрягли в рус­скую двуколую телегу лошадку... Положили куль сена. И ка­кой приятной показалась русская трясучка-телега, после рес­сорных японских «бася»... По косогору, постоянно перевалива­ясь слева направо, справа налево, ползла наша телега, и, на­конец, она остановилась перед молодняком лиственницы и бе­резки... «Приехали», — говорит Никита Иванович... Но… где же кладбище?..

Перед нами стоит один крест с русскою и японскою над­писями: «здесь, батюшка, Петра будет»... Но других могилок не видно! Иван и Трофим где-ниб. здесь», - утешает себя Ни­кита, разыскивая могилки среди молодняка... Но поиски не увенчались успехом!.. «Батюшка! Да много их здесь нахоронено! Помяни их всех!»... И вот я, среди леса, при жужжании слепней, изъедаемый комарами, пел надгробные песни над костями тех, кои нашли себе покой за старые грехи свои вдали от родины... Призри, Господи, на их тяжкие работы, на их душевные муки! Упокой души их вместе с праведными! Веч­ный покой дай им!..

С обнаженными головами стояли у могилы сотоварища по горю Никита и кавказец... «Спасибо, дорогой батюшка»,— как ласково прозвучала их душа, отдохнувшая в молитве по сото­варищам!..

Недалеко от могилки Петра - разбросанные головни дров... «А это - что?» - «А это они - значит - жгут своих по­койников, батюшка»... - «Так, прямо на костре и жгут?» - «Так, батюшка, на костре и жгут!.. А смороду-то! И на верс­ту близко не подойти!»...

Как грубо жгут они своих покойников здесь, на Сахалине! И как благоустроены их «касооба» (крематории) в таких, на­пример, городах, как Отару, Кобе!... (Называю только эти кре­матории, ибо только их я осматривал).

* * *

Возвращаемся... Впереди скачет на своей лошади кавказец, и из-под густых, нависших бровей весьма-таки свирепо погля­дывает по сторонам… Молодецкая посадка на лошади, ловкая езда, но... взгляд!.. Впрочем, был бы, вероятно, лихим казаком горцем, если бы не попал сюда.

О. Николай по-русски ничего не понимает, и это обстоя­тельство совершенно развязало язык Никиты... «Эх, батюшка! И побранились же мы после войны! Ведь... кому нас отдали? Хоть бы людям отдали, а то - сущим дикарям!»... - Я про­бую возражать, но мой Никита непреклонен: «Ты сам, батюш­ка, рассуди: никакого образованного понятия не имеют! Мы, к примеру, ежели рыбу ловим, - одно берем, другое отбрасы­ваем. Они - нет: начисто берут! Все - значит - скушают!.. Да что ты говоришь, батюшка! Это, - у меня собака пропала... Где бы ей, родимой, деваться?.. Они сожрали!.. Все, ба­тюшка, кушают! Простите за выражение: и крысу кушают, и змею кушают... Сущие дикари.»... Разошлась душа Никиты, вспоминая «всеядение» японцев... - Что мне было говорить? Опровергать его слова? Но мне самому, на Кюу-сюу, один япо­нец, показывал шкурку-чучело змеи... «А мясо жена съела», - заявил он в простоте... «Как, съела?» - изумился я... «Да бы­ла больна и съела, как лекарство.»...

«А пашут ли они землю? Сеют ли что-нибудь?» - «Как ни сеют, батюшка! Сеют! Редьку свою сеют», - и Никита за­смеялся довольно злым смехом... «Только им до нас далеко! Вот, скажем — мы: ярицу сеяли и сеем, и хорошо родится. А они - редьку! А и здесь: у нашей бабы уже огурцы, а у них - одна мякина... Вот на море так они молодцы!»... Однако, я ра­зочаровал, кажется, несколько Никиту, сообщив ему, что в Японии и на полях они молодцы, и делают чудеса... - За раз­говорами незаметно мы возвратились и в деревню...

Пироги и булки уже спеклись... Устинья поэтому встретила нас торжествующим взглядом. Я начал молитву... отслужил молебен Спасителю, Божьей Матери, Св. Николаю и всем Святым... Совершили чин водоосвящения... Исповедал Никиту, Устинью и кавказца Чемию и, возможно, полнее, приготовив их ко св. причащению (а они - со вчера постились) - приобщил…

В тесной, жаркой комнате часа три продолжались молитвы... Утомился я... Подали опять чай из розовых цветов: прек­расный чай! Подали огурцы свежие (- из Японии), разные русские пироги... И закусив немного, мы опять взгромозди­лись на куль сена, и провожаемые благодарностью Устиньи, под конвоем кавказца Чемия, переехали версты за 2, во Вто­рую Падь; здесь дом Иакова Маркизовича Чемия, при нем Стефанида Мартынова с девочкой Марией. Здесь же оказа­лись Николай Зеленов и цыган Николай Копаненко.

Конечно, и здесь опять - молебны, исповедь, молитвы, св. приобщение... Стефанида, не вставая с колен, все время пла­кала, рыдала... Пусть они были и есть - грешники!.. Но Хрис­тос для грешников, для их спасения и пришел с небес! И Он видит сердце людское, Его горячо любящее; и облобызает это сердце... И Он прострет к сим страдальцам Свои Пречистые, изъявленные, наболевшие руки и привлечет их, за веру и лю­бовь их, к Себе в обители, убелив багряное, как снег... Гос­поди, спаси сих малых!..

* * *

Время летело, а не шло среди молитвы... И когда я окон­чил все, было уже так поздно, что нужно было поспешать: ина­че уйдет наш пароход. К Никитиной лошади припряг Чемия свою... С Никитой мы простились... На телегу уселся Чемия, на облучок - цыган... «когда я у генерала (- японца) слу­жил в кучерах, как пущу - бывало - пару вовсю, так и кри­чит! А на тройку и не усадить было!.. А на свою тележку уся­дется, ноги подберет, на спинку откинется и... доволен», - разглагольствует цыган... А сам, действительно, пускает пару «вовсю». Подпрыгивает моя телега, подпрыгиваем мы с о.Ни­колаем на куле сена, невольно ухватившись за веревки... А пара несется! И лишь боязнь опоздать на пароход, да неже­лание уподобиться в глазах цыгана японскому генералу удер­живали меня от того, чтобы попросить: «Потише! Поосторож­ней!» ...И мы не опоздали: приехали вовремя... «До Владимировки летом два часа еду», — торжествующе заявил цыган.

Мы сели на пароход «Камикава-мару», который вскоре и снялся с якоря... Усталость необыкновенная... Жажда страш­ная... Напившись чаю, я улегся на «часок-другой» отдохнуть. Но каково же было мое удивление, когда вдруг слышу паро­ходный свисток и вижу свет в каюте: оказывается, я проспал всю ночь, не просыпаясь; было уже 5 ч. у., и мы подъезжали к г.Маука, на западном берегу японского Карафуто...

В г. МАУКА

4-е августа. Погода стоит прекрасная. Пароход наш близ­ко к берегу не подошел: бухты настоящей нет; а в небольшой заливчик небезопасно входить и маленьким пароходикам. Ча­сов в 6 утра мы уже были на берегу и направлялись вслед за «банто» (приказчиком) в гостиницу. Итак, мы уже в Маука!

Маука - совершенно новый, японский город. У нас, рус­ских, здесь был небольшой рыбачий поселок, кажется - рыб­ные промыслы г. Семенова. А теперь здесь город из 800 до­мов; поэтому он растянулся далеко по берегу. Главное заня­тие населения - рыбный промысел. До г. Маука установлены правильные рейсы пароходов «Нипгюн Юусень Кайся» (япон­ское общество почтовых пароходов) и «Оосака Сеосен Кай­ся» (Оосакское общество коммерческих пароходов). Ходят па роходы и большие, до 1500 тонн; но придерживаясь больше берега, ползают и маленькие, в 100-300 тонн, частных лиц. Есть и пассажиры. Но прежде всего удивляет количество грузов! И они-то, эти неисчерпаемые нами, русскими, богатства, дают возможность видеть, хотя бы в Маука, ежедневно, до 5 пароходов! Везут рыбу, везут «комбу» (морскую капусту), везут «касу» (рыбное удобрение), «Абура» (неочищенный рыбий жир) и даже лосось!

Мы поместились в гостинице. Узнав адрес японцев-христи­ан, уже успевших переселиться и сюда, направились к ним. Семья Хебииси (Иоанн, Оотиния, Петр) с радостью встретила нас. В семье Ямамото (Иосиф, Марина, Дарья) дедушка-плот­ник отсутствовал: ушел на заработки в Томариоро. От Хеби­иси узнали, что в Маука есть и еще христиане: Такеуци Петр, к сожалению, бывший в отлучке, и переселившаяся с Куриль­ских островов семья рыбака Такеда Ефрема... - В домах Хе­бииси и Ямамото мы совершили краткие молебны, вечером назначив исповедь и крещение младенца. А к Такеда Ефрему решили идти. Живет он верстах в 6 от г. Маука, в д. Томама-най, на берегу моря, от Маука к югу.

Дороги настоящей до д.Томаманай нет, как нет и настоя­щей деревни! Мы все время шли морским берегом, переходя от одного рыбачьего жилища к другому. Направо - лазурь моря, гладкого «что масло» (по-японски, вместо «что стекло», «что зеркало» у нас). Дымит только что отправившийся в об­ратный путь наш пароход «Камикава-мару». Кое-где видны рыбачьи лодки: достают японцы морскую капусту. На берегу ямы с котлами и подобиями печек под ними: здесь вывари­вают рыбий жир. Теперь его не варили. Но запах оставался еще сильный и очень тяжелый! Кое-где, на берегу, по камеш­кам разложена и сушится морская капуста — «комбу»... (см.рис. 7). Налево невысокие береговые горы острова, покрытые выжженным погибающим лесом... Изредка пробивается руче­ек, мы его переходим по перекладинам. Вот идет густо обросший волосами айну: совсем русский мужичок, с хорошей бо­родой, но непричесанной головой... Взгляд суровый... За ним - женщина айну с курчавыми черными волосами, но японского типа, и едва ли настоящая айну... (см. рис. 8).

По пути зашли мы прежде всего на русское кладбище...! На берегу, на вершине пригорка залегли земляки!.. Вот могила с большим синим крестом, обнесена оградкой... Вот еще крест... В надписи кто-то прощается с милой Лизой... Могил­ки без крестов... А вот опрокинутый, и не временем, а людьми, прекрасно сохранившийся гранитный памятник... Около клад­бища никакой ограды нет. Я совершил литию по всем, здесь погребенным землякам...

Однако, добрались мы и до дома Ефрема Такеда!.. Его дочь еще издали увидела нас и, прибежав навстречу, довела до дома отца... Впрочем, дома, собственно говоря, нет: устро­ен наскоро большой шатер, по бокам обколоченный тесом, а наверху покрытый тростником. Конечно, нет никакого потол­ка; вместо него - нары из жердочек. Но пол какой-то есть; а когда его прикрыли соломенными; циновками, - он выгля­дел весьма прилично... В углу, под закопченными жердочками, под закоптелым тростником крыши висит св. икона. А когда пред нею, во время молитвы, загорелись свечи, - каким ми­ром повеяло в этом, почти нищем, жилье! Я не без труда, ко­нечно, согнувшись, стоял под жердочками, стараясь не заце­пить головой всюду развешанных над дымом курящегося кос­тра лососей.

Совершив обычный краткий молебен, я семье Такеда сде­лал наставление, как должно жить, будучи христианином. О.Николай приступил к исповеди его и всей его семьи, а я той порой пошел на близлежащее кладбище. Оно небольшое, семейное (г. Семенова), обнесено забором; хорошо сохраня­ются кресты и памятники. Совершил я и здесь литию.

Рядом с этим кладбищем - кладбище айну. Над могилой, где у нас ставят крест, они вкапывают простой обрубок дере­ва, но непременно с обрезком торчащего кверху сука. И этот сук, и самый обрубок дерева выше этого сука украшены, прав­да, не особенно изящной резьбой (см. рис. 9). Вблизи этого кладбища началось уже и японское кладбище.

К концу исповеди возвратившись в жилье Такеда, я вмес­те с ним молился во время св. причастия. И после разных бе­сед с ним все мы поспешили обратно в Маука: начинало уже вечереть. Вечером была совершена исповедь христиан г. Мау­ка и крещение младенца...

5-е августа. Около 10 час. утра мы сели на пароход «Дай-ре-мару» (1335 тонн), принадлежащий обществу «Оосака Сеосен Кайся» (см. рис. 10). Это - прекрасный пароход, с 24 местами в каютах II класса, с обширной столовой, с электри­ческим освещением, в дополнение - и с недурным столом. Он, несомненно, дает путешественнику все удобства, какие только можно желать в море; да и цены за проезд куда дешевле цен «Ниппон Юусен Кайся»! Пароход-ледокол поддерживает пос­тоянное сообщение с Карафуто даже в глухую зиму. Он об­служивает ныне две линии: западную - Отару, Оотомари, Ма­ука, Наяси и обратно; и восточную - Отару, Оотомари, вос­точный берег и обратно. Рейсы совершаются попеременно. Ес­ли прибавить сюда еще два парохода «Ниппон Юусен-Кайся» до Маука и обратно, да рейсы пароходов других обществ и предпринимателей до Наяси и обратно, - можно себе пред­ставить то лихорадочное оживление, какое наблюдается око­ло южного Сахалина в сезон рыбной ловли!

Погода опять роскошная. Идем вдоль берега, но на поч­тенном расстоянии. По берегу нет, кажется, версты, где бы не было или рыбачьих домов, или промыслов, или целых се­лений. В наиболее оживленных пунктах имеют остановки да­же большие пароходы. Так, от Маука до Наяси мы заходили и грузились или разгружались (- рис, рогожи, веревки, япон­ские «татами», «сеодзи» и т. п.) в Нодасон, Одеккоро, Тома-риоро, Кусуннай, Мосбисиной и Наяси. А грузили всегда одно и то же: «касу» (удобрение из остатков вываренной рыбы), «комбу» (морская капуста) и лес.

В Томариоро выходил я на берег. Это пока не очень боль­шое селение. Однако, его будущее несомненно, в 8 верстах отсюда найден каменный уголь и уже прокладывают к нему «дековильку». В ожидании «жизни» строят всюду новые до­ма.

В числе плотников оказался и Иосиф Ямамото из Маука. Ради него мы выходили на берег. А потом, пригласив его в гостиницу, за него и с ним помолились, его довольно питали наставлениями. А в заключении все вместе пообедали... Уже под вечер мы возвратились на пароход, доставив старичку Иосифу своим посещением большое утешение.

* * *

6-е августа. Продолжаем ехать, направляясь прямо на се­вер. Опять прекрасная погода... Пассажиров II класса немно­го и - конечно - все мы перезнакомились. Говорили о многом. Но не все разговоры приятно вспоминать. Так, однажды краска стыда за Русь Святую покрыла мне лицо... Я слышал, чтов д. Кусуннай есть «русские», но православные ли они, --неизвестно... Пароход будет стоять в Кусуннае мало. Выйти на берег «на авось», - можешь остаться и без парохода (ибо селение далеко от берега) и без русских (если они или като­лики, или мусульмане). Как быть?.. А с нами как раз ехал ка­кой-то чиновник-японец из д.Кусунная... Я его и попросил передать русским, что я такого-то числа буду проезжать об­ратно, почему - если среди них есть православные - они вы­ехали бы к пароходу: тогда можно было бы высадиться на берег. А чтобы он не «спутал», я то же самое написал на ви­зитной карточке... Но как же стыдно мне стало, когда сей самый японец-чиновник заявил, что ни один из семи русских, проживающих в Кусуннае, моей карточки прочитать не может, ибо все они неграмотны... Для выразительности японец зак­рыл глаза ладонями и сравнил русских в Кусуннае со слепы­ми...

Японцы, сами почти все без исключения грамотные и хоро­шо грамотные, с удивлением видят неграмотность русских... Что чувствует русское сердце при виде этих, столь оскорби­тельных жестов?!! Горько, больно, досадно... И все же мало сказано для того, чтобы назвать своим именем твое чувство...

Эх, взойди скорее над Русью солнце просвещения! Скорее, шире, глубже озари ты своим светом Родину милую. И тогда... тогда: православно и твердо верующая, царю своему велико­му беззаветно преданная, и вместе с ним - хорошо просве­щенная Русь - каким она могучим великаном, каким порази­тельным колоссом станет среди народов света! Скорее, скорей приди это золотое время!

* * *

Как проходил у нас день на пароходе?.. - Часов в 6 утра все вставали (в Японии всегда и все встают в 5-6 часов утра). Пассажирам бой подает японский чай. Но «бою» уже вруче­но 50 коп. «на чай», и он с удовольствием во всякое время нам подает кипяток и чайные приборы. А чай я всегда имею свой. После ночлега в довольно жаркой каюте чай пьется с особенным аппетитом.

В 8 час. утра подают асамеси — утренний завтрак. Как и в частных домах, к «асамеси» рыба не полагается; а о мясе и говорить, конечно, нечего: его японцы почти в обычном быту не употребляют. Утром подавали, например, следующее: неч­то вроде русских кислых щей - «мисосиро» (но... всего 5-6 глотков, на дне маленькой чашечки); нечто вроде супа — «суимоно» (напр., с тофу, истертым горохом, приготовленным в виде густого киселя); нечто вроде яичницы (а иногда и она)... И, конечно, на крошечных блюдечках (меньше, чем наши для варенья) разное «о-коко»: тут и два пласточка соленой редь­ки (такван), тут и два ломтика нарачуке (в гуще от водки саке выдержанная дыня; маленькие, безсемянные еще арбузики, огурцы и даже редька); тут и насу в соли и горчице (баклажаны), и просоленные, засыпанные сахаром, сливы (мме)... Счетом - иногда очень много, но содержанием всег­да мало...

Но ведь все это, в сущности, дополнение! А фундамент - три чашки теплого, только что сваренного риса... Однако, и с ним даже тяжело на желудке не станет!

После «асамеси», что делать до 12 час. дня? Газеты и жур­налы - одни и те же со дня отбытия парохода из Отару... Му­зыки нет. И вот, многие пассажиры, не теряя дорого времени, опять забирались в каюты, опять сладко засыпали! Другие поднимались на палубу и немного посмотрев в бинокль на ок­рестности, где-нибудь на плетеном кресле или на плетеной ку­шетке тоже начинали сладко дремать... К моему счастью, в мо­ем чемодане оказались книжки, и они-то спасли меня от безделия и его верной подруги - скуки.

Ровно в 12 часов дня приглашает бой к «хиромеси», к дне­вному завтраку. Это опять еще не обед, а лишь завтрак, но он полнее утреннего, и за ним подается рыба. Вот, напр., точ­ное меню одного из таких завтраков: суп из травы, кажется - шнитки; рыба «бури» под соусом; рыба «сяке» (или «саке» - кета) под уксусом, с луком... Конечно, как и утром, разный де­серт в виде «о-коко»... А фундамент и этого завтрака - три чашки теплого риса!

После 12 часов все правоверные японцы, разумеется, ло­жились опять спать, вероятно для того, чтобы лучше варил желудок... А я опять поднимался на свою позицию, где у меня было уже и «мое кресло»... И опять: читал и учил; учил и чи­тал... А иногда и пел... Так, пел я, и очень много, и сегодня... Ведь сегодня - Спасов день... Сегодня - двунадесятый праз­дник... А я без служб, среди моря... Где-то далеко-далеко поют крестьянские голоса: Преобразился еси на горе, Христе Боже»... Вот, как бы я слышу: старческий голос стройно запевает: «На горе преобразился еси, и яко же вмещаху, ученицы Твои, Христе Боже, видеша»... То - на моей родине справляется
сегодня храмовый праздник... А я здесь, в море, вторю этому пению... Долго я пел!.. Кажется, всю всенощную спел... И этим хотя отчасти выполнил лишение службы в этот день ...

* * *

Часа в 3 выползает из своего помещения о. Николай. «О-ча доо-дес ка?» - «На счет чаю как?» - спрашивает о. Нико­лай... Опять раздается: «бой-сан! О-юу хитоцу» — «г. бой, ки­пятку!» Забегал бой, зазвенела посуда... Выползают из своих кают (а столовая - среди них) полусонные пассажиры... Уже знакомым стало: «о-ча хитоцу икага дес ка?» — «Аригато гозамас» (чаю чашку не угодно ли? - Благодарю вас): это мы с о. Николаем «утешаемся» чайком... А около нас угощаются пассажиры.

В 5 час. вечера опять приглашает бой в столовую: подан «Бонмеси», вечерний завтрак, по составу своему скорее всего подходящий под наше понятие «обед». Дают перемен больше; почти все - рыбные; иногда подают если и не мясо, то во вся­ком случае что-то вроде него, чаще всего обрезки кожи какой-то птицы... Вот образец «бонмеси»: кислое «мисосиро», суп с рыбой «соя», рыба «бури» под соусом, рыба жареная (или ча­ще - печеная). Неизменное «о-коко». Рыбу подают «по сезо­ну»: то вас закармливают всяческой рыбой «сяке» (кета); то царицей стола является «каре» (камбала); то вас всюду прес­ледуют «иваси» (сардинки) и т. д.; верный определитель, ка­кая рыба сейчас ловится...

И вообще - рыба здесь вовсе не монашеское, и не пост­ное блюдо. А также, и даже более в употреблении, как в Рос­сии яйца, масло, молоко, мясо. Рыбу варят, рыбу пекут, посы­пав солью и положив на особые проволочные решеточки; или - просто лишь продев на деревянные иглы - палочки; рыбу жарят, - подражание «западу»; рыбу маринуют; наконец, на­резав пласточками, рыбу подают сырую (так, наз., «сасими», но, непременно, с соей, тертым хреном или тертой редькой... «Сасими», безусловно, вкусная пища; лучшая «сасими» - из рыб «кацуо», «магуро» и «тай»,..

«Оцури» - повторение блюда - разрешается лишь для «мисосиро». ...Разумеется, самое меньшее — по три чашки едят риса... При этом в последнюю чашку просят влить или чаю или кипятку (и это блюдо называется или ««чадзуке», или «юудзуке» и уверяют, что... вкусно...

Впрочем, если в виде блюда подано «тороро» (тертая горная картофель, дающая тягучую, слизкую массу), то рису едят и по 5, и по 6 и даже по 10 чашек! Налив сверху немного «торо», чашечку риса опускают в горло буквально в 2-3 секунды: рис делается скользким и... сам спешит в горло...

В «заключение» обеда в чашку, из которой вы ели рис, на­ливают «юу» (кипятку); японец пополощет в этом «юу» свои «хаси» (палочки для еды), ополоснет этим «юу» края чашеч­ки... Словом: вымоет посуду и... сию водицу выпивает «непре­менно»!.. А затем - в руки «зубочистка», кои непременно пода­ются к обеду и, начинается поголовное «ковыряние» в зубах, удаление остатков обеда изо рта...

Все, что подано на подносе, для еды подано... Однако, ев­ропейцу приходится быть очень осторожным, ибо подают не только воробьев, или мясо кита и акулы... Вот «подано на та­релочке несколько мелких рыбок и рачков: все залито какой-то черной, сладковатой массой... Однако, среди рыбок и рач­ков вижу и не рыбу, и не рака, а всего лишь небольшого водяно­го таракана, с лапками, роговыми крыльями... «О.Николай, что это такое?» ...Даже о. Николай, прищурившись, покачал го­ловой: «муси?» (т.е. насекомое?), - спрашивает он у боя. «Нет, рак»... И о. Николай успокоился, и лишь отплюнутые крылыш­ки сказали ему, что за рака он съел...

Впрочем, «муси» (насекомые) сами по себе не претят вку­су японца... «Какая интересная муха», - говорю я, увидев му­ху с длинными крыльями и тонким, длинным брюшком... «Эта муха - очень вкусная», отвечают... Ушам не верил... «Едят ее?» - «Едят...». «Эх, прав Никита Третьей Пади», только и мог я сказать!..

* * *

Но вот и солнышко уже зашло!.. Минут 15, не более, и ста­новится уже темно. Зажигают электричество: но лишь до 10 часов вечера. А потом — лампы с довольно вонючим кероси­ном... Часов 9 вечера: появляется о. Николай. Бегает бой. Вы­ползают пассажиры... Наливается чай. Как все изо дня в день - одно и то же! О. Николай пьет чай уже который раз! Тем не менее, взяв его на язык, или пригубив, уже в 20-й раз чав­кает губами, то ли - определяя все еще вкус чая, то ли - же­лая продлить вкусовое удовольствие...

Начинаются между ним и пассажирами разговоры... Гово­рит что-нибудь пассажир... О. Николай, прищурив глаза (ве­роятно, чтобы не так было видно небольшое бельмо на одном глазе), постукивая трубкой о коробку с пеплом и углями, под­дакивает пассажиру своим «наруходо»... «Наруходо»... «на­руходо»... «наруходо»... только и слышишь в комнате...

Но вот заговорил и мой о. Николай... Говорит всегда о буддизме и синтоизме... Говорит как-то отрывисто, отдельны­ми фразами; скажет и задумается: как бы после думает: « а что я сказал»... Теперь уже пассажиры курят табак и отвеча­ют ему своим: «соо-дес не!». И этом «соо-дес не», с не, всегда произносимым в верхних нотах, в тон вопросительного согла­сия, и это безучастно-загадочное «наруходо» продолжалось каждый вечер часа по два...

Что они? Друг другу верят, или не верят, - старался я дать себе ответ, слушая разговоры, пересыпанные знаками со­гласия: «наруходо» и «соо-дес не»!.. И ответа сего я себе не дал...

Не досиживал я до конца этих «наруходо» и «соо-дес не»... Часов в 10 вечера уходил я в свою каюту и укладывался спать... Все глуше и глуше доносятся до меня сии «сфинксы»... Вот я почти заснул... И лишь время от времени долетающий до меня взрыв японского тонкого трескучего смеха будит ме­ня... Но вот, очнувшись, я вижу около себя лишь мрак... Слы­шу слабый стук поворачиваемого руля, да и глухие удары об воду лопастей винта... Но и тишина в столовой и каютах, и мрак кругом, и это равномерное постукивание винта, — все это лишь убаюкивает и... я снова засыпаю, теперь уже до утра, не беспокоемый надоевшими «наруходо» и «соо-дес не!».

В д. НАЯСИ

7-е августа. В 5 час. утра «Дайреи-мару» остановился против д. Наяси, крайней цели моего путешествия. На берегу вид­ны японские строения рыбных промыслов. В глубине долины, ^на значительном расстоянии от берега, раскинулась русская Деревня. Вот издали выделяется новенькое здание церкви... Невольно поднялась рука... Снимаю шляпу и молюсь на высо ко к небу поднимающийся крест... Но горько разочаровывает меня японец: теперь это уже не храм Божий, а всего лишь временное помещение «кейсацу» (полиции)... (рис. 11).

Лодочка доставляет нас на берег... Тихо море... Прозрач­на зеркальная поверхность воды: виден на дне каждый каме­шек... Солнышко начинает пригревать, и обещает день жаркий. На берегу одним из первых, нас встречает городовой, которо­му и вручил я свою визитную карточку. «Русские в Наяси есть; их здесь до 50 человек», - вот положительное, что я узнал от него. Он же любезно довел нас с о. Николаем до деревни и пе­редал нас первому встретившемуся русскому. Растерялся зем­ляк от неожиданной встречи: «батюшка, пойдем к старосте, уж он тебе все изъяснит»... Пошли к старосте.

Высокий, широкоплечий мужик Евстафий Емельянов Лы­сенко, несмотря на ранний час, уже был на ногах. Справила печку и его жена Анна. Вхожу я в дом, - обомлела она от нео­жиданности. Евстафий пинками будит своих детей, - а их шестеро... Ползут из-под полога белоголовые ребятки. Наско­ро подметает избу Анна. А Лысенко расспрашивает, какими судьбами и откуда Господь привел меня к ним, в д. Наяси...

Как молния, разносится весть по деревне: «батюшка прие­хал»... А батюшка в последний раз был здесь еще перед вой­ной... С тех пор, лет 6 никто из духовных в д. Наяси не приез­жал.

Идут мужички, бегут бабы, толкутся дети... Бабы берут благословение и плачут... ручьем льются их слезы!.. «Да чего вы, тетушки, расплакались?» - «Батюшка, да что Христа те­бя видим! И откуда тебя Господь прислал? Шесть лет, что ги­ляки, живем: священника не видали»... И опять слезы... «Нет, - неужто это не сон? И кто нас, ссыльных, мог вспомнить?»...

Слезы вначале так много было, что даже мужички не сдер­жались: «Ну, чего расплакались? Приехал батюшка, - слава Богу: все нам теперь, значит, справит», - утешает Кузьма Ефимыч... А сам говорит дрожащим голосом и рукавом сле­зы утирает.

Выталкивают детей, толпящихся позади... «Складывай ру­ки!.. Ишь, дурень!.. Да ты, батюшка, уж прости: только что, кажется, креститься не забыли!».

* * *

Поуспокоились земляки. Мне и о. Николаю подали чай. «Батюшка! А это кто же с тобой будет?» - спрашивают... «Да это О.Николай, священник из японцев...» - «Японец, и - свя­щенник?.. И у них, стало быть, есть православные?». И как же поражены были земляки, когда узнали, что православных и Японии - до 31000, и что я среди них-то, и для них и служу!.. «Говорит батюшка, что священник, - бери благословение... Что ж, что японец», - наставляет староста... И о. Николай благословил всех, и все ему целовали руку.

Поразвеселились все... Разговорились... Друг другу расска­зывают, как кто узнал о моем приезде, где узнал, от кого уз­нал...- «Батюшка приехал»!... - откуда? «Из Александрова что ли?» - «Нет, не из Александровки, а из Японии»... - «Рус­ский?» - «Да говорит по-русски; стало быть, русский» - «Врешь! Бабья брехня! Кто нас здесь вспомнит...».

Но все по «бабьей брехне» бежали, смотрели, плакали и радовались! Уже одни эти слезы; слезы искренней радости, показали мне, как я здесь был нужен. А что было дальше в те­чение дня?! Как русская душа постаралась от батюшки взять все, что только ей хотелось!.. И с какой радостью сердце мое рвалось все это им отдать!..

* * *

В церкви, правда, еще не освященной, а лишь пред войной построенной, «полиция». Где же будем молиться? После не­которого совещания выбрали избу Кузьмы Евфимова, хозяй­ка которого Марина и побежала все приготовлять для молит­вы. А я той порой намечал себе, что же я должен сегодня сде­лать? Чем я должен утешить этих русских, истинно забытых сирот!..

Вижу, есть грудные дети... Вероятно, есть некрещенные...

Вот - думаю - первое дело... — «Тетушки, а некрещенные дети есть у вас?» - «Ой, батюшка! Да уж в тайгу за ягодами ходят, а все еще не крещены! Это Бог тебя прислал к нам, кормилец наш! А если бы, чего не дай Бог, да умерли некрещенными?.. Да по смерть сего греха не отмолить бы! Гла­за все выплакали бы!»... И опять слезы!.. А ведь слезы - за­разительны!..

У кого же дети некрещенныё?.. «Да у меня - Федька, пя­тый годок, у Мусатова - Антошка, пятый годок; у Суворова; - Павлушка, на четвертом году»... Всех оказалось шестеро. Однако всем уже даны христианские имена... - Я распоря­дился найти чистую кадку, вымыть ее и приготовить воду. Да и детей хорошенько вымыть.

* * *

Шесть лет не был здесь священник... А люди-то, кроме де­тей, да частью жен, ссыльные... Исповедь, вероятно, им нуж­на, - рассуждаю я... «Конечно, братцы, вы все должны буде­те исповедаться, а кто достоин будет, тех я и Св. Тайн, приоб­щу», - предлагаю я. - «Родимый наш! Да есть у нас по 18 лет «на духу» не бывшие! Живем, что гиляки! Грешим, а ду­шу открыть некому! Вот моя девка-то: «а что я батюшке ска­зывать-то буду на духу», - спрашивает. Забыла, как и испо­ведаются-то! А ведь 16-й год ей пошел!»...

Я распорядился, чтобы все, кто сегодня думает принять Св. Причастие, отнюдь ничего не пили, не ели, не курили. Вместе помолимся усердно; и Господь, видя наше желание и усердие и один день нашего говения не отринет!..

Однако, среди общего хора радующихся нашлись и «уро­ды»... «Мы - что ж? Исповедаться - не прочь! Только, ба­тюшка, отпусти нас сейчас: нужно идти в тайгу, на соболя», - упрашивают меня трое, все не старше 30 лет... Один - из бывших фельдшеров...

«Не в тайгу вам, а водки захотелось! Бесстыжие! ужо, - успеете насосаться! Не слушай ты их, батюшка! Непутевые они у нас», - шумят мужички...

«Соболи от вас, братцы, не уйдут; а я от вас сегодня уеду. Шесть лет священника не было. Я вот приехал сегодня... А когда в следующий раз священник приедет, - знаете ли? Пье­те - значит: грешите. А если Бог по душу пошлет? А если вас в тайге медведь заломает? Кому вы на том свете в пасть попа­дете?.. И погибнет на веки душа ваша!.. Подумайте: я для вас откуда приехал? А вы от меня в тайгу бежите! Душу свою на соболя меняете... А может быть - и на водку? Нехорошо!.. Должны остаться и усердно Богу молиться».

И остались! И со всеми исповедались сия ветром колебле­мые трости!

«А много ли, братцы, похоронено у вас за это время неот­петых?» - спрашиваю я. Начинают считать: Иван, Петра... Насчитали 11 человек. Да кроме них - еще два католика... Все особенно жалеют бабушку Пелагею: «всех детей у нас принимала, и все боялась, как бы не умереть без священни­ка... Вот, двух неделек только не дождалась: схоронили ее...».

«Да как же вы, братцы, погребли без священника?» - спрашиваю. - «Вестимо как, батюшка! Книжки, по чему бы читать, нет. Да и грамотных нет! Почитаем молитвы, кто что знает. Разумеется, свечи зажжем. И ладону курить много. Вот и все!»...

Конечно, решили непременно побывать на кладбище и там совершить общую панихиду по всем усопшим, поминая неот­петых поименно.

«Батюшка! Воды священной который год уже нет», - пере­бивают друг друга бабы. «Коровушку, подмыть, или в коло­дезь касть попадет, - нет водицы! Насвяти ты нам ее поболь­ше!».

«Чего затараторили? Вишь - сам приехал: все нам, зна­чит, исправит батюшка», - уже обещают за меня мужики.

И разве можно было в чем-либо отказать этой скучающей без святой воды русской душе?.. О, глубоко — в самые тайни­ки русской души залегла православная церковность! Лежит она часто годами, не питаемая... Питают ее иногда все, толь­ко не мы, пастыри... Питают, и в «ин двор сманивают»... И кто виноват в этом блуждании забываемых овец нашего ста­да? Умолчим мы пред своею совестью? Но сурово взыщет с нас эту погибшую, но русскую, значит - в основе православ­ную, душу Господь!..

* * *

Труды дня намечены. Необходимые приготовления сделаны. Да и 8 часов уже! Перешли мы в избу Кузьмы Евфимовича. В переднем углу обычные деревенские иконы. Прилеплены к киотам свечи. Под иконами столик, предназначенный для Дароносицы и прочего, нужного для св. таинств и молитв. Но … тараканов, клопов!.. И откуда только они брались? Особенно клопы, и большие, и маленькие ползли и по книжкам, и в книжки! Вероятно, намереваясь почистить угол, растревожила их Марина... Пришлось просить что-нибудь другое, свободное от насекомых, на чем можно было бы расположиться... Принес­ли тогда большой стол. И хотя он стеснил нас, но можно было, не видя на книжке клопов, начинать св. Таинства.

Перед купелью выстроились с детьми. Полная изба народа. Здесь же и один японец, пришедший «посмотреть», как мы мо­лились (и смотревший до отъезда...).

Особливо внятно стараюсь читать я молитвы. Молятся мои земляки. Каждую попытку малюток заплакать успокаивают словами: «не плачь, батюшка крестик даст». Вот всех уже я. троекратно погрузил; спели уже «Елицы во Христа крестистеся»... А вот и конец св. крещению!

«Батюшка! Да думали ль мы, что нам сегодня такую радость Бог пошлет?! Целуйте батюшку, ребятишки!» Благосло­вил я новокрещенных, поцеловал их. А они — какими «именинниками» выглядывали весь день!! Все-то их особенно ласкали, с особенным вниманием все к ним относились. Чувствовало русское сердце, что сии малютки сейчас больше, чем когда-либо после, дети Божьи.

* * *

Терять времени нельзя было. Я собрал всех. Прочитал «покаянный канон», вычитал молитвы пред исповедью и обратился к исповедникам «приблизительно» с такими словами:

«Братья и сестры! Если кто-либо из вас упадет в грязь, ведь не остается лежать в ней? Если таковой в разуме, если он не пьян, - сразу же встает и прежде всего «обчищается»: он вы­тирает руки, он чистит шапку, одежду, он моет ноги. И только вычистив всю грязь, трезвый человек не стыдится продолжать путь свой.

Что для тела — грязь, то для души нашей - грехи. К со­жалению, подобно телу, и душа наша часто падает в разную грязь - грехи и этими грехами грязнит себя!

И кто из нас не осквернял своей души грехами? Кто?.. Все мы постоянно грешим!.. Нет дня, чтобы мы не согрешили, души своей не пачкали!

Конечно - согрешали и вы, братья и сестры! Может быть, тяжко согрешили, душу свою грехами пачкали...

Но вставали ли вы из грязи духовной? Пытались ли вы очистить душу свою от грехов?..

Вы плачете?.. Чувствую, что грехи - эта грязь духовная давила вас... Но знаю, что у вас и священника не было, кото­рый помог бы вам душу вашу очистить...

Вот теперь Господь привел мне приехать к вам и для вас... Очистите же свои души от всякого греха, как бы тяжки они не были, как бы давно они ни были совершены!

Вы среди горя роптали на Бога: вы думали о дурных де­лах: кайтесь! И Господь рукою моею грешною очистит помыс­лы ваши.

Ваше сердце сквернилось при виде чужой красоты, чужой женщины, чужого богатства; вы в сердце носили вражду на брата, завидовали ему: кайтесь! И сделаетесь чистыми в сер­дцах своих!

Вы своими руками били брата, убивали человека, ворова­ли вещи соседа; ваши ноги носили вас в тайгу красть соболей товарища, ваши ноги не ослабевали, увлекая вас в заведения пьянства и разврата: кайтесь! И Господь не помянет вам беззаконие ваших, простив вам все прошлое дурное!

Кайтесь и ничего не утаивайте! Иначе - сокрытый грех вдвойне вам поставится в вину! Вам каяться стыдно? Вот именно: пристыдите себя пред Господом. И тогда впредь не сделаете много из того, ради чего вам было стыдно!

А очистив свою душу, берегите ее, как новую, чистую, до­рогую одежду! Ведь всех нас ждет Господь в Своем царстве, на Своем брачном пиру... Как же мы войдем туда, если будет у нас одежда-то небрачная, нечистая?

Подходите же сюда. И кайтесь не мне, а Самому Христу, обремененные грехами братья и сестры! И от Самого Христа рукою моею грешною получите полное грехов отпущение!

С сердцем сокрушенным сюда приступайте, — тогда с ми­ром душевным отсюда возвратитесь».

* * *

Конечно, трудно после записать чернилами то, что говорила душа!... Исповедь началась.

Идут девочки, мальчики. Крестятся все хорошо. И краткие молитвы знают.

Идут подростки — девушки, юноши... На последних пьяные примеры уже налагают свою печать.

Подходят к тебе женщины, мужчины, начиная с молодых... Сколько слез! Сколько и в слезах, и в речах чувствуешь пере­житых скорбей! Но... жизненные катастрофы почти у всех бы­ли «из-за вина»... И все эти катастрофы - дело прошлого. А теперь, в общем, как добра, хотя и позаросла тернием, сия ни­ва Божья!

Да, святое дело делалось в сей час в убогой хижине: души грешных к Богу возвращались! В душе - возвышенное нас­троение. И как иногда, помимо твоей воли, в сие святое дело врывалась улица!..

Вот я исповедую девочку. Открывается ее детская душа.. А сзади слышится из сеней: «ишь ведь руками заходила! Отпусти руки!»,.. И душа малютки на время опять скрылась в раковину, что улитка...

А вот и еще... Исповедую... Первый взрослый дает несколько серебряных монет мелких... Не беру, - оставляет. От второго решительно не беру и первому деньги возвращаю... И вот слышу под окном: «а сколько ему готовить?» - «Готовь-то, пожалуй, готовь. Только этот что-то не берет.»...

И так больно на душе стало, тяжело!.. Не за себя, ибо сам я не брал просто потому, что и нужды не имел брать служа на жаловании... Горько за тех, кои, если не возьмут, - с голо­ду помрут!.. А разве возможно при этом сохранять ту поэзию отношений, какая наблюдалась, напр., у нас в д. Наяси?.. Ско­ро ли, когда-то и все пастыри получат возможность «не брать»?...

Кончилась исповедь. Я прочитал канон и молитвы ко св. Причащению, совершил обедницу. Трудно петь одному, но пришлось, ибо помогавший временами староста Евстафин лишь приводил меня в замешательство: слишком немузыка­лен он.

Все удостоились св. Причастия... Конечно, мало было го­вения! Да и не было его почти! Но Господь видел сердце со­крушенное и смиренное земляков моих. И верю, что «веру вместо дел вменил» Он им. И они приобщились Св. Тайн, не в осуждение, но во оставление соделанных ими грехов и в жизнь вечную...

Уже 12 часов миновало. Пересохло горло. Чувствуется ус­талость. Жара в избе и на улице большая. Решили с часок отдохнуть.

Мне подали чай. Пересматриваю запись оказавшихся на­лицо крестьян в д. Наяси: Павлюк Соколов, Тарнешинский, Осинцов, Ананьев, Иванов, Таскиных двое, семья Ефимовых - восемь человек, семья Лысенко - восьмеро, семья Рачук - девять человек, семья Стрюкова - четверо, семья Суворова - восемь человек, семья Мусатова - четверо. Всех русских в д, Наяси нашел 49 человек. Сверх сего семья Лех, католика, состоящая из 10 человек, живет с русскими душа в душу. Итак: 59 человек заброшены, забыты, оставлены без религи­озного утешения, без нравственного назидания!.. Прибавить сюда не только мною посещенных на юге японского Сахали­на, но и рассеянных сверх сего по восточному берегу едини­цами, - какая нива, жаждущая влаги, пастырской о ней забо­ты!..

Пью чай.. Но чем бы закусить?.. Пост. Молока, масла, яиц - нельзя, хотя всего этого в д. Наяси - в изобилии... Подали

рубленой кислой капусты, да принесли малосольную горбу­шу с черным хлебом, которого я так давно не видел, показа­лось мне все это роскошнейшим обедом. Хотя все же я недоу­мевал, почему бы меня не угостить было хотя бы деревенски­ми щами и кашей?.. Или постеснялись предложить столь «гру­бую» пищу?.. Жаль лишь о. Николая: без риса он, вероятно, «страдает»...

* * *

Солнышко после полудня всегда как-то скорее катится к западу. Нужно временем дорожить... Принесли чистое желез­ное ведро с водой из ключа, и я начал чин водоосвящения. Староста по-прежнему старается подпевать, подтягивает, но лишь путает меня. Отец Николай читает «апостол» по-японс­ки (умеющие читать по-русски не нашлись). Но вот и погру­жение св. Креста. «Спаси, Господи, люди Твоя», - запеваю я... И ушам не верю!.. «И благослови достояние Твое», - подпе­вают, и не очень уж врозь, и правильно поют до конца... Вто­рично запеваю: «Спаси, Господи, люди Твоя»... На этот раз староста даже пальцем кому-то пригрозил: рано де... И как дружно допевался тропарь св. Кресту»... Проявились и тенора на словах «победы благоверному Императору нашему»...

Да, проснулась русская душа, когда запели «Спаси, Госпо­ди»... Проснулась, ибо услышала пришедшуюся ей по душе, песнь церковную, молитву за своего Царя-Батюшку, за Его по­беды... И никакими гимнами не заменить для сердца народного сей чудной церковной молитвы-гимна!

Освящена вода. Как в деревне вечером под Крещение Гос­подне, - звон бутылок, начавшаяся было толкотня. И как в деревне же, - покрывающий этот шум голос старосты: «тише, не напирай, всем хватит! Не хватит, - батюшка еще насвятит»... Радовался я... Не шуму, конечно, а тому живому рели­гиозному чувству, которое «нудить» поскорее взять св. води­цы... А без ней - так тяжело в быту русского человека!

* * *

В чашку взяли св. воды и пошли но русским домам... Бы. второй день Преображения Господня. С пением «Преобразил­ся еси на горе, Христе Боже...», - «Спаси, Господи, люди Твоя...» и «На горе преобразился еси...» - я обошел все рус­ские избы. Везде непременно св. иконы. Обстановка везде са­мая русская... Окропил я св. водой давно, вероятно, не окроп­ленные жилища земляков.

«Отец просит зайти и к нам», заявляет Лехе-сын. Просят за него и все русские. Захожу я и к Фабиану Леху. Фабиан и Франциска сыновья Теофил с Михаленой, Войцех с Юзефом, Ян, Фракщишек, Болеслав, Изидор... Трое последних, начиная с 10-летнего (!) Франциска - не крещены; вторично женатый Фабиан и оба сына - не венчаны! «Батюшка! Да нет ли у вас в Японии и наших-то? Скажи им, что совсем забыли нас...». И заплакал старик!..

В углах его дома - православные иконы, лампады... « он лучше нас», - нахваливают русские... «Это они, батюшка, сейчас говорят... А вот напьются пьяные и кричат: твоя ве­ра - польска вера!.. Нет и моя вера - не польска вера, а Хри­стова вера», - рассуждает Фабиан.

Чтобы быть понятнее душам католиков, я спел краткий мо­лебен Спасителю («Пречистому Твоему образу») и Божией Матери («К Богородице прилежно ныне притецем...»). Моли­лись все на коленях, но крестились, конечно, по-своему. Ко св. кресту подползали на коленях, приняли кропление св. водой.

Окропил я их дом, а старик даже скотный двор просил окро­пить!

Живет он зажиточно. Хозяйство большое. Дом широкий. Семья согласная. Здесь, закончив дневные труды свои в дерев­не, я и отдохнул несколько, уложив свой багаж. Ибо время бы­ло уже направляться и к пароходу, куда пойдем не прямо, а зайдя прежде на кладбище...

Вся деревня, как один человек, пошла со мной. Идем мимо бывшей церкви. В открытые двери видны перегородки с про­волочными решетками: совсем присутственное место. Чины по­лиции смотрят на нашу процессию из дверей.

Вот строят новый дом: не то - для полиции, не то - для солдат, говорят. Спускаемся в очень мокрую долину и с под­моченными ногами поднимаемся на пригорок, с недавно вы­рубленным еловым лесом: здесь-то и находится кладбище. Об­несено забором... Все заросло травой саженной вышины. Пришлось ломать и утаптывать ее, чтобы пробраться к могил­ке недавно погребенной бабушки. — Вместе с нами пришли и католики. Просят помянуть и их умерших, двое из коих погре­бены тоже без отпевания.

Под открытым небом начал я панихиду... Горячо молились земляки... Ладонь высоко поднималась к небу... Посылало нам свои мягкие лучи клонившееся к западу солнце... Моли­лись души наши за души страдальцев, тела коих сокрыты под сими крестами. И верилось, что к небу, мощно раздвигая прост­ранства, несется наша соединенная молитва за почившую скорбную русскую душу; и милостивым оком, как, это солныш­ко, взирает Господь на молитвы наши...

* * *

Свисток... Первый!.. Спешно собираем свои узелки и бере­гом идем до лодки...

«Батюшка! А все же возьмите хоть на дорогу! Ведь ты же расходовался из-за нас», - уговаривают дорогой земляки. «Нет, я не возьму: я жалованье получаю и ваших денег мне не нужно. А если другой батюшка приедет, да без жалованья, - не обидьте его».

«Что вам прислать из Токио?», - спрашиваю... «Батюшка, свечей пришли: без них и праздник не в праздник; что нужно будет, заплатим», — просят одни. «Батюшка, да пришли ты к нам хоть какого-нибудь «учителишку». Стыдно нам перед японцами!» «Даже не учителя, а хотя бы лишь «учителишку», - просят другие. «Батюшка, если уж священника нельзя к нам. хоть бы сам-то приезжал! Часто ты не можешь? Ну - раз в год», - просят все...

Вот чего просили у меня земляки на прощанье! Дай им священника питать их душу, дай им учителя питать ум их ребят, дай им свечей (а иконы есть у них)... И заброшенная на чужбину, когда-то преступная, а теперь добрая душа русского сахалинца будет довольна!

О посылке свечей я сразу же написал в Токио владыке архиепископу. И он послал в Наяси не только свечей, но и иконок, и даже псалтырь.

А сам в душе дал себе слово: еще раз побывать у саха­линцев, и по возможности - в будущем году-

* * . *

Взяли все благословение... «Отец ты наш родной! Вечно твое имя поминать будем», - причитывают, крестясь, женщи­ны... Спускают с песка на воду свою лодчонку мужички. Пос­леднее благословение издали еще стоящим на берегу рус­ским... Последнее «прощайте» проводившим меня на своей лодке мужичкам... Я поднялся по трапу на «Дайрей-мару». А через каких-нибудь полчаса он уже снялся с якоря... Мы выш­ли в море, и взяли курс на юг: возвращаемся опять в Отару.,. Д. Наяси, где столько святых часов провел я в этот день, быс­тро скрылась из виду. Но остались навсегда в моем сердце ее обитатели! Управь и утешь их Ты, Господи!

* * . *

8-го августа весь день шли морем. В Кусуннай не заходи­ли: не было ни туда, ни оттуда груза.

9-го августа часов пять провел я на берегу, у христиан г. Маука (Рис. 12).

10-го числа, не заходя вОотомари, пароход мой «Дайрей-мару» благополучно возвратился в порт Отару, откуда я и на­правился 1-го августа на Сахалин.

В девять дней объехал я и юг и запад японского Сахалина: слава Богу. А восточный берег — делать нечего — посетить придется в другой раз...