Авторизация



Погода

GISMETEO: Погода по г.Корсаков

Баннеры

Сервер 'Россия Православная'

Яндекс цитирования
Rambler's Top100

Кто на сайте?

Сейчас на сайте:
  • 16 гостей
Новые пользователи:
  • Николай
Всего пользователей: 32

DatsoGallery Ultimate



DG Slideshow

AllVideos Reloaded

Phoca Gallery Image Module

19
Image Detail

Phoca Gallery Tree Module

Фото из галереи

Опросы

Как Вы относитесь к идее создания Детской Морской Флотилии на базе Монастыря
 

Статистика

Пользователей : 4337
Статей : 343
Ссылки : 15
Просмотрено статей : 849840

Phoca Gallery Menu Module

Календарь

"На Южном Сахалине" ч.1 - Cтраница 2
История Сахалина - Миссионеры
Добавил(а) o_Serafim   
22.05.10 13:05
Оглавление
"На Южном Сахалине" ч.1
Страница 2
Страница 3
Все страницы

 

В ТОЕХАРА

 

 

Тоехара - административный центр японского «Карафуто», местопребывание японского губернатора. Во время рус­ского владения здесь был русский поселок «Владимировка». Дома русской постройки сохранились еще и теперь. Покосившаяся на юго-восточный угол, с неснятым еще крестом, стоит и большая церковь. Всюду полуразвалившиеся заборы, заброшенные дворы.

К «Владимировке» с южной части примыкает правильно распланированный новый японский город Тоехара. Широкие улицы; конечно, - всюду новые дома; красиво отстроенные присутственные места (управление островом, дом губернатора, почта); на всех углах улиц - колодцы, с тесовыми шатрами над ними; несколько в стороне — дымящиеся трубы завода; казармы местного гарнизона... Масса магазинов... Словом нас­тоящий город! Правда, пока есть лишь 300 домов; правда, не все улицы мощеные; конечно, — масса еще пустырей... Но, ви­димо, администрация верит в возможное развитие города, ибо распланированные улицы тянутся далеко к югу... (см. рис. 4).

Еще во время остановки на какой-то станции просунулось в окно вагона знакомое лицо... «Да ведь это услужливый че­ловек из гостиницы в Оотомари»!.. Сейчас справляется о моем благополучии. А от о. Николая узнаю, что отделение их гос­тиницы есть и в Тоехара, и что «они уже сговорились» по 1 1/2 руб. в сутки за человека... Какова настойчивость! Не пожалел денег за проезд, лишь бы уловить меня в свою гостиницу!

По прибытии на вокзал он, конечно, опять завладел нашим багажом и провел нас в небольшую, спокойную гостиницу. Посетителей в ней не было. И нам в 2-х комнатах второго эта­жа удобно было не только отдыхать, но и молиться с христианами.

Впрочем, отдыхать положительно было некогда! Завтра в 4 ч. дня снимается с якоря наш пароход, и до этого времени мы с о. Николаем должны по возможности окончить здесь все свое дело. Поэтому, заказав к возвращению обед, мы и пош­ли прежде всего отыскивать христиан.

Нашли Иоанна и Зою Накао, - муж служит в конторе ле­сопильного завода; нашли Тита Миура - служит в аптеке; Кирилла Огасавара, - служит переводчиком русского языка в «Карафуточео», в управлении островом. Всех их вечером пригласили к себе в гостиницу для молитвы. А затем пошли искать русских.

Ипполит Федоровский, Иосиф Чибашвили, - вот русский и «почти русский», оставшиеся в Тоехара! И еще есть «русские», но тоже - с прибавкой «почти», ибо они мусульмане и католи­ки. Случайно здесь же были Алексей Богданов из Муравьевс кого... «Эх! Баба дома осталась! Вот жалеть-то будет!» - «Так позови ее скорее!..» «Батюшка! Да до Муравьевского от Кор­сакова верст 60 будет! Пароходы не ходят, берегом дороги нет. Разве лодкой попадешь!» - Пришлось и мне весьма по­жалеть, что 60 верст, и обратно, без дороги, я в этот раз никак не могу сделать: приехал так сказать «для разведок» лишь - и времени в распоряжении мало!

Все русские с великой радостью встретили меня и с «вос­торгом» приняли приглашение сегодня вместе помолиться, исповедоваться и приготовиться к принятию св. тайн.

Зашли к большой церкви... (рис. 5). Совершалась прежде в ней служба Божья... А потом, говорят, в ней поместилось то, что и называть-то омерзительно... На смену сей мерзости, в цер­ковь поместили частного жильца... Подхожу к бывшей церкви, из нее женщина-японка выносит ушат с помоями... Больно - больно сжалось русское сердце... Неужели, в самом деле, нельзя было сохранить церковь, хотя бы и запечатанной, но все же церковью? Неужели нельзя было не допустить, чтобы место святых вздохов молитвенно-настроенной души не было обращено, хотя бы и временно, вместо пьяного, мерзкого раз­гула?...

Пред церковью налево какой-то досчатый шатер-сарай­чик... Говорят, здесь свалено церковное имущество... Если «сва­лено», то - разумеется - теперь немного от него осталось!.. Но... наверху бывшей церкви и доселе еще стоит крест... Не уверяет ли он душу твою, что наступит время, когда изгонится из-под него мерзость запустения, и снова под сводами дома Божия немного оставшиеся русские вознесут хвалы и проше­ния Господу?.. Ей, буди-буди, Господи!

* * *

Вечером собрались в нашем помещении, в гостинице, и японские христиане, и русские - православные. Я с русскими в одной комнате, о. Николай с японцами – в другой. С чего начну?.. Слезы на глазах русских, шесть лет не видав­ших священника, подсказывали мне, что прежде всего нужно утешить наболевшую русскую душу... И я начал «Канон

молебный к Пресвятой Богородице». Пришлось самому и петь и читать... И горячо молилась душа за тех, вздохи коих

как бы рассекали воздушные пространства, достигая святого подножия престола Божьего!..

Окончив молебен, я прочитал молитвы пред исповедью, а потом принял и исповедь сих трех русских, из коих были двое... по 18 лет не бывшие на исповеди!.. А потом - молитвы приготовительные после исповеди, - каноны и акафисты и молитвы ко св. причащению... Как мирно, как свято прошло время до полуночи!.. Общею молитвой русских и японских христиан, общим моим наставлением, правда, японцам - по-японски, и закончил я свой день, в который мое русское серд­це приняло много скорбей; но мое пастырское сердце получило не малые утешения!

* * *

Не могу не отметить двух впечатлений дня. Проходим мы по улице, мимо казарм местного гарнизона. В

какой-то лав­чонке, полулежа, расположился солдатик... И только что мы миновали его, как вдогонку раздается: роске, роске!.. (так японцы презрительно обзывают русских, на подобие русского «япошка», коверкая по-своему непонятное им слово «рус­ский»). Мы с о. Николаем продолжали путь, не обращая вни­мания на безобразника... Тогда крики: «роске, роске, роске» - раздавались все сильнее и сильнее... Разумеется, и со­бака - полает, полает и перестанет... Перестал и сей безоб­разник... Но ведь это был не уличный мальчишка, а предста­витель армии, столь прославленной своей дисциплиной!.. Вско­ре нас обогнал другой солдат, и зайдя в «сакая» (винная лав­ка) покупал «саке» (рисовая водка). Итак, - на окраине можно и в «сакая» заходить, можно и безобразничать?.. Четырнадцать месяцев не слыша в Японии ни от кого слова бранного, - услышать брань, да еще от солдата — тяжело!.. А вот и другое впечатление... Захожу в аптеку к христиа­нину Миура... Сюда же входит вскоре и С. Г. Ел-в... - «Да вы каким образом узнали, где я?» - «А я спросил городового, который мне и сказал, что сейчас вы ходили туда-то, а теперь находитесь здесь»... — Карточки визитной в Тоехара я еще никому не давал... А кто приехал, — городовой уже знает!.. Восхищаюсь его «все-видением» и особых комментариев не делаю, они понятны без слов.

 

В ТРЕТЬЕЙ ПАДИ.

3-е августа. Сегодня утром, рано встав, и за обедницей приобщив Св. Тайн, земляков, я в 7 час. утра садился уже в поезд, направляясь в Третью Падь. Проезжаем мимо деревни Елани: мелькает еще русская вывеска, с русским гербом... За ст. Хомутовкой - заросшее высокой травой русское кладби­ще, с крестами, стоящими прямо, покривившимися, повалив­шимися... Вдоль линии железной дороги проходит дорога грун­товая... Едет верхом кавказец... Увидя меня в окно, снимает шапку... На телеге развалились татарин и русский... Опять издали снимают шапку... Да! Как все же русское сердце сживается с батюшкой!.. И побранит оно попа, и песенку про него споет, и в присловья его вставит... А встретится с попом, - и благословение берет, и руку целует, и - слезы на глазах!.. Эх, неизведанная еще ты, но добрая-предобрая душа русская!..

Но вот мы и в Третьей Пади! Когда батюшку поджидают, чего можно ожидать в русской избе? Конечно, все прибрано и подметено. В переднем углу стол, покрытый скатертью, с блюдом воды для водосвятия... Зажжены лампадки... Лежат свечи... А Устинья? Да разумеется, засучив рукава, печет пи­роги и сажает булки в печь... Но чувствовалось, что рановато мы приехали...

И, вероятно, Устинья сильно обрадовалась, когда я, давая ей время управиться с печкой, предложил той порой съездить на кладбище, где не отпетыми погребены «Пет­ра», а раньше его - Иван и Трофим... Быстро запрягли в рус­скую двуколую телегу лошадку... Положили куль сена. И ка­кой приятной показалась русская трясучка-телега, после рес­сорных японских «бася»... По косогору, постоянно перевалива­ясь слева направо, справа налево, ползла наша телега, и, на­конец, она остановилась перед молодняком лиственницы и бе­резки... «Приехали», — говорит Никита Иванович... Но… где же кладбище?..

Перед нами стоит один крест с русскою и японскою над­писями: «здесь, батюшка, Петра будет»... Но других могилок не видно! Иван и Трофим где-ниб. здесь», - утешает себя Ни­кита, разыскивая могилки среди молодняка... Но поиски не увенчались успехом!.. «Батюшка! Да много их здесь нахоронено! Помяни их всех!»... И вот я, среди леса, при жужжании слепней, изъедаемый комарами, пел надгробные песни над костями тех, кои нашли себе покой за старые грехи свои вдали от родины... Призри, Господи, на их тяжкие работы, на их душевные муки! Упокой души их вместе с праведными! Веч­ный покой дай им!..

С обнаженными головами стояли у могилы сотоварища по горю Никита и кавказец... «Спасибо, дорогой батюшка»,— как ласково прозвучала их душа, отдохнувшая в молитве по сото­варищам!..

Недалеко от могилки Петра - разбросанные головни дров... «А это - что?» - «А это они - значит - жгут своих по­койников, батюшка»... - «Так, прямо на костре и жгут?» - «Так, батюшка, на костре и жгут!.. А смороду-то! И на верс­ту близко не подойти!»...

Как грубо жгут они своих покойников здесь, на Сахалине! И как благоустроены их «касооба» (крематории) в таких, на­пример, городах, как Отару, Кобе!... (Называю только эти кре­матории, ибо только их я осматривал).

* * *

Возвращаемся... Впереди скачет на своей лошади кавказец, и из-под густых, нависших бровей весьма-таки свирепо погля­дывает по сторонам… Молодецкая посадка на лошади, ловкая езда, но... взгляд!.. Впрочем, был бы, вероятно, лихим казаком горцем, если бы не попал сюда.

О. Николай по-русски ничего не понимает, и это обстоя­тельство совершенно развязало язык Никиты... «Эх, батюшка! И побранились же мы после войны! Ведь... кому нас отдали? Хоть бы людям отдали, а то - сущим дикарям!»... - Я про­бую возражать, но мой Никита непреклонен: «Ты сам, батюш­ка, рассуди: никакого образованного понятия не имеют! Мы, к примеру, ежели рыбу ловим, - одно берем, другое отбрасы­ваем. Они - нет: начисто берут! Все - значит - скушают!.. Да что ты говоришь, батюшка! Это, - у меня собака пропала... Где бы ей, родимой, деваться?.. Они сожрали!.. Все, ба­тюшка, кушают! Простите за выражение: и крысу кушают, и змею кушают... Сущие дикари.»... Разошлась душа Никиты, вспоминая «всеядение» японцев... - Что мне было говорить? Опровергать его слова? Но мне самому, на Кюу-сюу, один япо­нец, показывал шкурку-чучело змеи... «А мясо жена съела», - заявил он в простоте... «Как, съела?» - изумился я... «Да бы­ла больна и съела, как лекарство.»...

«А пашут ли они землю? Сеют ли что-нибудь?» - «Как ни сеют, батюшка! Сеют! Редьку свою сеют», - и Никита за­смеялся довольно злым смехом... «Только им до нас далеко! Вот, скажем — мы: ярицу сеяли и сеем, и хорошо родится. А они - редьку! А и здесь: у нашей бабы уже огурцы, а у них - одна мякина... Вот на море так они молодцы!»... Однако, я ра­зочаровал, кажется, несколько Никиту, сообщив ему, что в Японии и на полях они молодцы, и делают чудеса... - За раз­говорами незаметно мы возвратились и в деревню...

Пироги и булки уже спеклись... Устинья поэтому встретила нас торжествующим взглядом. Я начал молитву... отслужил молебен Спасителю, Божьей Матери, Св. Николаю и всем Святым... Совершили чин водоосвящения... Исповедал Никиту, Устинью и кавказца Чемию и, возможно, полнее, приготовив их ко св. причащению (а они - со вчера постились) - приобщил…

В тесной, жаркой комнате часа три продолжались молитвы... Утомился я... Подали опять чай из розовых цветов: прек­расный чай! Подали огурцы свежие (- из Японии), разные русские пироги... И закусив немного, мы опять взгромозди­лись на куль сена, и провожаемые благодарностью Устиньи, под конвоем кавказца Чемия, переехали версты за 2, во Вто­рую Падь; здесь дом Иакова Маркизовича Чемия, при нем Стефанида Мартынова с девочкой Марией. Здесь же оказа­лись Николай Зеленов и цыган Николай Копаненко.

Конечно, и здесь опять - молебны, исповедь, молитвы, св. приобщение... Стефанида, не вставая с колен, все время пла­кала, рыдала... Пусть они были и есть - грешники!.. Но Хрис­тос для грешников, для их спасения и пришел с небес! И Он видит сердце людское, Его горячо любящее; и облобызает это сердце... И Он прострет к сим страдальцам Свои Пречистые, изъявленные, наболевшие руки и привлечет их, за веру и лю­бовь их, к Себе в обители, убелив багряное, как снег... Гос­поди, спаси сих малых!..

* * *

Время летело, а не шло среди молитвы... И когда я окон­чил все, было уже так поздно, что нужно было поспешать: ина­че уйдет наш пароход. К Никитиной лошади припряг Чемия свою... С Никитой мы простились... На телегу уселся Чемия, на облучок - цыган... «когда я у генерала (- японца) слу­жил в кучерах, как пущу - бывало - пару вовсю, так и кри­чит! А на тройку и не усадить было!.. А на свою тележку уся­дется, ноги подберет, на спинку откинется и... доволен», - разглагольствует цыган... А сам, действительно, пускает пару «вовсю». Подпрыгивает моя телега, подпрыгиваем мы с о.Ни­колаем на куле сена, невольно ухватившись за веревки... А пара несется! И лишь боязнь опоздать на пароход, да неже­лание уподобиться в глазах цыгана японскому генералу удер­живали меня от того, чтобы попросить: «Потише! Поосторож­ней!» ...И мы не опоздали: приехали вовремя... «До Владимировки летом два часа еду», — торжествующе заявил цыган.

Мы сели на пароход «Камикава-мару», который вскоре и снялся с якоря... Усталость необыкновенная... Жажда страш­ная... Напившись чаю, я улегся на «часок-другой» отдохнуть. Но каково же было мое удивление, когда вдруг слышу паро­ходный свисток и вижу свет в каюте: оказывается, я проспал всю ночь, не просыпаясь; было уже 5 ч. у., и мы подъезжали к г.Маука, на западном берегу японского Карафуто...

В г. МАУКА

4-е августа. Погода стоит прекрасная. Пароход наш близ­ко к берегу не подошел: бухты настоящей нет; а в небольшой заливчик небезопасно входить и маленьким пароходикам. Ча­сов в 6 утра мы уже были на берегу и направлялись вслед за «банто» (приказчиком) в гостиницу. Итак, мы уже в Маука!

Маука - совершенно новый, японский город. У нас, рус­ских, здесь был небольшой рыбачий поселок, кажется - рыб­ные промыслы г. Семенова. А теперь здесь город из 800 до­мов; поэтому он растянулся далеко по берегу. Главное заня­тие населения - рыбный промысел. До г. Маука установлены правильные рейсы пароходов «Нипгюн Юусень Кайся» (япон­ское общество почтовых пароходов) и «Оосака Сеосен Кай­ся» (Оосакское общество коммерческих пароходов). Ходят па роходы и большие, до 1500 тонн; но придерживаясь больше берега, ползают и маленькие, в 100-300 тонн, частных лиц. Есть и пассажиры. Но прежде всего удивляет количество грузов! И они-то, эти неисчерпаемые нами, русскими, богатства, дают возможность видеть, хотя бы в Маука, ежедневно, до 5 пароходов! Везут рыбу, везут «комбу» (морскую капусту), везут «касу» (рыбное удобрение), «Абура» (неочищенный рыбий жир) и даже лосось!

Мы поместились в гостинице. Узнав адрес японцев-христи­ан, уже успевших переселиться и сюда, направились к ним. Семья Хебииси (Иоанн, Оотиния, Петр) с радостью встретила нас. В семье Ямамото (Иосиф, Марина, Дарья) дедушка-плот­ник отсутствовал: ушел на заработки в Томариоро. От Хеби­иси узнали, что в Маука есть и еще христиане: Такеуци Петр, к сожалению, бывший в отлучке, и переселившаяся с Куриль­ских островов семья рыбака Такеда Ефрема... - В домах Хе­бииси и Ямамото мы совершили краткие молебны, вечером назначив исповедь и крещение младенца. А к Такеда Ефрему решили идти. Живет он верстах в 6 от г. Маука, в д. Томама-най, на берегу моря, от Маука к югу.

Дороги настоящей до д.Томаманай нет, как нет и настоя­щей деревни! Мы все время шли морским берегом, переходя от одного рыбачьего жилища к другому. Направо - лазурь моря, гладкого «что масло» (по-японски, вместо «что стекло», «что зеркало» у нас). Дымит только что отправившийся в об­ратный путь наш пароход «Камикава-мару». Кое-где видны рыбачьи лодки: достают японцы морскую капусту. На берегу ямы с котлами и подобиями печек под ними: здесь вывари­вают рыбий жир. Теперь его не варили. Но запах оставался еще сильный и очень тяжелый! Кое-где, на берегу, по камеш­кам разложена и сушится морская капуста — «комбу»... (см.рис. 7). Налево невысокие береговые горы острова, покрытые выжженным погибающим лесом... Изредка пробивается руче­ек, мы его переходим по перекладинам. Вот идет густо обросший волосами айну: совсем русский мужичок, с хорошей бо­родой, но непричесанной головой... Взгляд суровый... За ним - женщина айну с курчавыми черными волосами, но японского типа, и едва ли настоящая айну... (см. рис. 8).

По пути зашли мы прежде всего на русское кладбище...! На берегу, на вершине пригорка залегли земляки!.. Вот могила с большим синим крестом, обнесена оградкой... Вот еще крест... В надписи кто-то прощается с милой Лизой... Могил­ки без крестов... А вот опрокинутый, и не временем, а людьми, прекрасно сохранившийся гранитный памятник... Около клад­бища никакой ограды нет. Я совершил литию по всем, здесь погребенным землякам...

Однако, добрались мы и до дома Ефрема Такеда!.. Его дочь еще издали увидела нас и, прибежав навстречу, довела до дома отца... Впрочем, дома, собственно говоря, нет: устро­ен наскоро большой шатер, по бокам обколоченный тесом, а наверху покрытый тростником. Конечно, нет никакого потол­ка; вместо него - нары из жердочек. Но пол какой-то есть; а когда его прикрыли соломенными; циновками, - он выгля­дел весьма прилично... В углу, под закопченными жердочками, под закоптелым тростником крыши висит св. икона. А когда пред нею, во время молитвы, загорелись свечи, - каким ми­ром повеяло в этом, почти нищем, жилье! Я не без труда, ко­нечно, согнувшись, стоял под жердочками, стараясь не заце­пить головой всюду развешанных над дымом курящегося кос­тра лососей.

Совершив обычный краткий молебен, я семье Такеда сде­лал наставление, как должно жить, будучи христианином. О.Николай приступил к исповеди его и всей его семьи, а я той порой пошел на близлежащее кладбище. Оно небольшое, семейное (г. Семенова), обнесено забором; хорошо сохраня­ются кресты и памятники. Совершил я и здесь литию.

Рядом с этим кладбищем - кладбище айну. Над могилой, где у нас ставят крест, они вкапывают простой обрубок дере­ва, но непременно с обрезком торчащего кверху сука. И этот сук, и самый обрубок дерева выше этого сука украшены, прав­да, не особенно изящной резьбой (см. рис. 9). Вблизи этого кладбища началось уже и японское кладбище.

К концу исповеди возвратившись в жилье Такеда, я вмес­те с ним молился во время св. причастия. И после разных бе­сед с ним все мы поспешили обратно в Маука: начинало уже вечереть. Вечером была совершена исповедь христиан г. Мау­ка и крещение младенца...

5-е августа. Около 10 час. утра мы сели на пароход «Дай-ре-мару» (1335 тонн), принадлежащий обществу «Оосака Сеосен Кайся» (см. рис. 10). Это - прекрасный пароход, с 24 местами в каютах II класса, с обширной столовой, с электри­ческим освещением, в дополнение - и с недурным столом. Он, несомненно, дает путешественнику все удобства, какие только можно желать в море; да и цены за проезд куда дешевле цен «Ниппон Юусен Кайся»! Пароход-ледокол поддерживает пос­тоянное сообщение с Карафуто даже в глухую зиму. Он об­служивает ныне две линии: западную - Отару, Оотомари, Ма­ука, Наяси и обратно; и восточную - Отару, Оотомари, вос­точный берег и обратно. Рейсы совершаются попеременно. Ес­ли прибавить сюда еще два парохода «Ниппон Юусен-Кайся» до Маука и обратно, да рейсы пароходов других обществ и предпринимателей до Наяси и обратно, - можно себе пред­ставить то лихорадочное оживление, какое наблюдается око­ло южного Сахалина в сезон рыбной ловли!

Погода опять роскошная. Идем вдоль берега, но на поч­тенном расстоянии. По берегу нет, кажется, версты, где бы не было или рыбачьих домов, или промыслов, или целых се­лений. В наиболее оживленных пунктах имеют остановки да­же большие пароходы. Так, от Маука до Наяси мы заходили и грузились или разгружались (- рис, рогожи, веревки, япон­ские «татами», «сеодзи» и т. п.) в Нодасон, Одеккоро, Тома-риоро, Кусуннай, Мосбисиной и Наяси. А грузили всегда одно и то же: «касу» (удобрение из остатков вываренной рыбы), «комбу» (морская капуста) и лес.

В Томариоро выходил я на берег. Это пока не очень боль­шое селение. Однако, его будущее несомненно, в 8 верстах отсюда найден каменный уголь и уже прокладывают к нему «дековильку». В ожидании «жизни» строят всюду новые до­ма.

В числе плотников оказался и Иосиф Ямамото из Маука. Ради него мы выходили на берег. А потом, пригласив его в гостиницу, за него и с ним помолились, его довольно питали наставлениями. А в заключении все вместе пообедали... Уже под вечер мы возвратились на пароход, доставив старичку Иосифу своим посещением большое утешение.

* * *

6-е августа. Продолжаем ехать, направляясь прямо на се­вер. Опять прекрасная погода... Пассажиров II класса немно­го и - конечно - все мы перезнакомились. Говорили о многом. Но не все разговоры приятно вспоминать. Так, однажды краска стыда за Русь Святую покрыла мне лицо... Я слышал, чтов д. Кусуннай есть «русские», но православные ли они, --неизвестно... Пароход будет стоять в Кусуннае мало. Выйти на берег «на авось», - можешь остаться и без парохода (ибо селение далеко от берега) и без русских (если они или като­лики, или мусульмане). Как быть?.. А с нами как раз ехал ка­кой-то чиновник-японец из д.Кусунная... Я его и попросил передать русским, что я такого-то числа буду проезжать об­ратно, почему - если среди них есть православные - они вы­ехали бы к пароходу: тогда можно было бы высадиться на берег. А чтобы он не «спутал», я то же самое написал на ви­зитной карточке... Но как же стыдно мне стало, когда сей самый японец-чиновник заявил, что ни один из семи русских, проживающих в Кусуннае, моей карточки прочитать не может, ибо все они неграмотны... Для выразительности японец зак­рыл глаза ладонями и сравнил русских в Кусуннае со слепы­ми...

Японцы, сами почти все без исключения грамотные и хоро­шо грамотные, с удивлением видят неграмотность русских... Что чувствует русское сердце при виде этих, столь оскорби­тельных жестов?!! Горько, больно, досадно... И все же мало сказано для того, чтобы назвать своим именем твое чувство...

Эх, взойди скорее над Русью солнце просвещения! Скорее, шире, глубже озари ты своим светом Родину милую. И тогда... тогда: православно и твердо верующая, царю своему велико­му беззаветно преданная, и вместе с ним - хорошо просве­щенная Русь - каким она могучим великаном, каким порази­тельным колоссом станет среди народов света! Скорее, скорей приди это золотое время!

* * *

Как проходил у нас день на пароходе?.. - Часов в 6 утра все вставали (в Японии всегда и все встают в 5-6 часов утра). Пассажирам бой подает японский чай. Но «бою» уже вруче­но 50 коп. «на чай», и он с удовольствием во всякое время нам подает кипяток и чайные приборы. А чай я всегда имею свой. После ночлега в довольно жаркой каюте чай пьется с особенным аппетитом.

В 8 час. утра подают асамеси — утренний завтрак. Как и в частных домах, к «асамеси» рыба не полагается; а о мясе и говорить, конечно, нечего: его японцы почти в обычном быту не употребляют. Утром подавали, например, следующее: неч­то вроде русских кислых щей - «мисосиро» (но... всего 5-6 глотков, на дне маленькой чашечки); нечто вроде супа — «суимоно» (напр., с тофу, истертым горохом, приготовленным в виде густого киселя); нечто вроде яичницы (а иногда и она)... И, конечно, на крошечных блюдечках (меньше, чем наши для варенья) разное «о-коко»: тут и два пласточка соленой редь­ки (такван), тут и два ломтика нарачуке (в гуще от водки саке выдержанная дыня; маленькие, безсемянные еще арбузики, огурцы и даже редька); тут и насу в соли и горчице (баклажаны), и просоленные, засыпанные сахаром, сливы (мме)... Счетом - иногда очень много, но содержанием всег­да мало...

Но ведь все это, в сущности, дополнение! А фундамент - три чашки теплого, только что сваренного риса... Однако, и с ним даже тяжело на желудке не станет!

После «асамеси», что делать до 12 час. дня? Газеты и жур­налы - одни и те же со дня отбытия парохода из Отару... Му­зыки нет. И вот, многие пассажиры, не теряя дорого времени, опять забирались в каюты, опять сладко засыпали! Другие поднимались на палубу и немного посмотрев в бинокль на ок­рестности, где-нибудь на плетеном кресле или на плетеной ку­шетке тоже начинали сладко дремать... К моему счастью, в мо­ем чемодане оказались книжки, и они-то спасли меня от безделия и его верной подруги - скуки.

Ровно в 12 часов дня приглашает бой к «хиромеси», к дне­вному завтраку. Это опять еще не обед, а лишь завтрак, но он полнее утреннего, и за ним подается рыба. Вот, напр., точ­ное меню одного из таких завтраков: суп из травы, кажется - шнитки; рыба «бури» под соусом; рыба «сяке» (или «саке» - кета) под уксусом, с луком... Конечно, как и утром, разный де­серт в виде «о-коко»... А фундамент и этого завтрака - три чашки теплого риса!

После 12 часов все правоверные японцы, разумеется, ло­жились опять спать, вероятно для того, чтобы лучше варил желудок... А я опять поднимался на свою позицию, где у меня было уже и «мое кресло»... И опять: читал и учил; учил и чи­тал... А иногда и пел... Так, пел я, и очень много, и сегодня... Ведь сегодня - Спасов день... Сегодня - двунадесятый праз­дник... А я без служб, среди моря... Где-то далеко-далеко поют крестьянские голоса: Преобразился еси на горе, Христе Боже»... Вот, как бы я слышу: старческий голос стройно запевает: «На горе преобразился еси, и яко же вмещаху, ученицы Твои, Христе Боже, видеша»... То - на моей родине справляется
сегодня храмовый праздник... А я здесь, в море, вторю этому пению... Долго я пел!.. Кажется, всю всенощную спел... И этим хотя отчасти выполнил лишение службы в этот день ...

* * *

Часа в 3 выползает из своего помещения о. Николай. «О-ча доо-дес ка?» - «На счет чаю как?» - спрашивает о. Нико­лай... Опять раздается: «бой-сан! О-юу хитоцу» — «г. бой, ки­пятку!» Забегал бой, зазвенела посуда... Выползают из своих кают (а столовая - среди них) полусонные пассажиры... Уже знакомым стало: «о-ча хитоцу икага дес ка?» — «Аригато гозамас» (чаю чашку не угодно ли? - Благодарю вас): это мы с о. Николаем «утешаемся» чайком... А около нас угощаются пассажиры.

В 5 час. вечера опять приглашает бой в столовую: подан «Бонмеси», вечерний завтрак, по составу своему скорее всего подходящий под наше понятие «обед». Дают перемен больше; почти все - рыбные; иногда подают если и не мясо, то во вся­ком случае что-то вроде него, чаще всего обрезки кожи какой-то птицы... Вот образец «бонмеси»: кислое «мисосиро», суп с рыбой «соя», рыба «бури» под соусом, рыба жареная (или ча­ще - печеная). Неизменное «о-коко». Рыбу подают «по сезо­ну»: то вас закармливают всяческой рыбой «сяке» (кета); то царицей стола является «каре» (камбала); то вас всюду прес­ледуют «иваси» (сардинки) и т. д.; верный определитель, ка­кая рыба сейчас ловится...

И вообще - рыба здесь вовсе не монашеское, и не пост­ное блюдо. А также, и даже более в употреблении, как в Рос­сии яйца, масло, молоко, мясо. Рыбу варят, рыбу пекут, посы­пав солью и положив на особые проволочные решеточки; или - просто лишь продев на деревянные иглы - палочки; рыбу жарят, - подражание «западу»; рыбу маринуют; наконец, на­резав пласточками, рыбу подают сырую (так, наз., «сасими», но, непременно, с соей, тертым хреном или тертой редькой... «Сасими», безусловно, вкусная пища; лучшая «сасими» - из рыб «кацуо», «магуро» и «тай»,..

«Оцури» - повторение блюда - разрешается лишь для «мисосиро». ...Разумеется, самое меньшее — по три чашки едят риса... При этом в последнюю чашку просят влить или чаю или кипятку (и это блюдо называется или ««чадзуке», или «юудзуке» и уверяют, что... вкусно...

Впрочем, если в виде блюда подано «тороро» (тертая горная картофель, дающая тягучую, слизкую массу), то рису едят и по 5, и по 6 и даже по 10 чашек! Налив сверху немного «торо», чашечку риса опускают в горло буквально в 2-3 секунды: рис делается скользким и... сам спешит в горло...

В «заключение» обеда в чашку, из которой вы ели рис, на­ливают «юу» (кипятку); японец пополощет в этом «юу» свои «хаси» (палочки для еды), ополоснет этим «юу» края чашеч­ки... Словом: вымоет посуду и... сию водицу выпивает «непре­менно»!.. А затем - в руки «зубочистка», кои непременно пода­ются к обеду и, начинается поголовное «ковыряние» в зубах, удаление остатков обеда изо рта...

Все, что подано на подносе, для еды подано... Однако, ев­ропейцу приходится быть очень осторожным, ибо подают не только воробьев, или мясо кита и акулы... Вот «подано на та­релочке несколько мелких рыбок и рачков: все залито какой-то черной, сладковатой массой... Однако, среди рыбок и рач­ков вижу и не рыбу, и не рака, а всего лишь небольшого водяно­го таракана, с лапками, роговыми крыльями... «О.Николай, что это такое?» ...Даже о. Николай, прищурившись, покачал го­ловой: «муси?» (т.е. насекомое?), - спрашивает он у боя. «Нет, рак»... И о. Николай успокоился, и лишь отплюнутые крылыш­ки сказали ему, что за рака он съел...

Впрочем, «муси» (насекомые) сами по себе не претят вку­су японца... «Какая интересная муха», - говорю я, увидев му­ху с длинными крыльями и тонким, длинным брюшком... «Эта муха - очень вкусная», отвечают... Ушам не верил... «Едят ее?» - «Едят...». «Эх, прав Никита Третьей Пади», только и мог я сказать!..

* * *

Но вот и солнышко уже зашло!.. Минут 15, не более, и ста­новится уже темно. Зажигают электричество: но лишь до 10 часов вечера. А потом — лампы с довольно вонючим кероси­ном... Часов 9 вечера: появляется о. Николай. Бегает бой. Вы­ползают пассажиры... Наливается чай. Как все изо дня в день - одно и то же! О. Николай пьет чай уже который раз! Тем не менее, взяв его на язык, или пригубив, уже в 20-й раз чав­кает губами, то ли - определяя все еще вкус чая, то ли - же­лая продлить вкусовое удовольствие...

Начинаются между ним и пассажирами разговоры... Гово­рит что-нибудь пассажир... О. Николай, прищурив глаза (ве­роятно, чтобы не так было видно небольшое бельмо на одном глазе), постукивая трубкой о коробку с пеплом и углями, под­дакивает пассажиру своим «наруходо»... «Наруходо»... «на­руходо»... «наруходо»... только и слышишь в комнате...

Но вот заговорил и мой о. Николай... Говорит всегда о буддизме и синтоизме... Говорит как-то отрывисто, отдельны­ми фразами; скажет и задумается: как бы после думает: « а что я сказал»... Теперь уже пассажиры курят табак и отвеча­ют ему своим: «соо-дес не!». И этом «соо-дес не», с не, всегда произносимым в верхних нотах, в тон вопросительного согла­сия, и это безучастно-загадочное «наруходо» продолжалось каждый вечер часа по два...

Что они? Друг другу верят, или не верят, - старался я дать себе ответ, слушая разговоры, пересыпанные знаками со­гласия: «наруходо» и «соо-дес не»!.. И ответа сего я себе не дал...

Не досиживал я до конца этих «наруходо» и «соо-дес не»... Часов в 10 вечера уходил я в свою каюту и укладывался спать... Все глуше и глуше доносятся до меня сии «сфинксы»... Вот я почти заснул... И лишь время от времени долетающий до меня взрыв японского тонкого трескучего смеха будит ме­ня... Но вот, очнувшись, я вижу около себя лишь мрак... Слы­шу слабый стук поворачиваемого руля, да и глухие удары об воду лопастей винта... Но и тишина в столовой и каютах, и мрак кругом, и это равномерное постукивание винта, — все это лишь убаюкивает и... я снова засыпаю, теперь уже до утра, не беспокоемый надоевшими «наруходо» и «соо-дес не!».



 
© 2008 | Joomla 1.5 Templates by vonfio.de