"На Южном Сахалине" ч.1 - Cтраница 2 |
История Сахалина - Миссионеры | ||||||||
Добавил(а) o_Serafim | ||||||||
22.05.10 13:05 | ||||||||
Страница 2 из 3
В ТОЕХАРА
Тоехара - административный центр японского «Карафуто», местопребывание японского губернатора. Во время русского владения здесь был русский поселок «Владимировка». Дома русской постройки сохранились еще и теперь. Покосившаяся на юго-восточный угол, с неснятым еще крестом, стоит и большая церковь. Всюду полуразвалившиеся заборы, заброшенные дворы. К «Владимировке» с южной части примыкает правильно распланированный новый японский город Тоехара. Широкие улицы; конечно, - всюду новые дома; красиво отстроенные присутственные места (управление островом, дом губернатора, почта); на всех углах улиц - колодцы, с тесовыми шатрами над ними; несколько в стороне — дымящиеся трубы завода; казармы местного гарнизона... Масса магазинов... Словом настоящий город! Правда, пока есть лишь 300 домов; правда, не все улицы мощеные; конечно, — масса еще пустырей... Но, видимо, администрация верит в возможное развитие города, ибо распланированные улицы тянутся далеко к югу... (см. рис. 4). Еще во время остановки на какой-то станции просунулось в окно вагона знакомое лицо... «Да ведь это услужливый человек из гостиницы в Оотомари»!.. Сейчас справляется о моем благополучии. А от о. Николая узнаю, что отделение их гостиницы есть и в Тоехара, и что «они уже сговорились» по 1 1/2 руб. в сутки за человека... Какова настойчивость! Не пожалел денег за проезд, лишь бы уловить меня в свою гостиницу! По прибытии на вокзал он, конечно, опять завладел нашим багажом и провел нас в небольшую, спокойную гостиницу. Посетителей в ней не было. И нам в 2-х комнатах второго этажа удобно было не только отдыхать, но и молиться с христианами. Впрочем, отдыхать положительно было некогда! Завтра в 4 ч. дня снимается с якоря наш пароход, и до этого времени мы с о. Николаем должны по возможности окончить здесь все свое дело. Поэтому, заказав к возвращению обед, мы и пошли прежде всего отыскивать христиан. Нашли Иоанна и Зою Накао, - муж служит в конторе лесопильного завода; нашли Тита Миура - служит в аптеке; Кирилла Огасавара, - служит переводчиком русского языка в «Карафуточео», в управлении островом. Всех их вечером пригласили к себе в гостиницу для молитвы. А затем пошли искать русских. Ипполит Федоровский, Иосиф Чибашвили, - вот русский и «почти русский», оставшиеся в Тоехара! И еще есть «русские», но тоже - с прибавкой «почти», ибо они мусульмане и католики. Случайно здесь же были Алексей Богданов из Муравьевс кого... «Эх! Баба дома осталась! Вот жалеть-то будет!» - «Так позови ее скорее!..» «Батюшка! Да до Муравьевского от Корсакова верст 60 будет! Пароходы не ходят, берегом дороги нет. Разве лодкой попадешь!» - Пришлось и мне весьма пожалеть, что 60 верст, и обратно, без дороги, я в этот раз никак не могу сделать: приехал так сказать «для разведок» лишь - и времени в распоряжении мало! Все русские с великой радостью встретили меня и с «восторгом» приняли приглашение сегодня вместе помолиться, исповедоваться и приготовиться к принятию св. тайн. Зашли к большой церкви... (рис. 5). Совершалась прежде в ней служба Божья... А потом, говорят, в ней поместилось то, что и называть-то омерзительно... На смену сей мерзости, в церковь поместили частного жильца... Подхожу к бывшей церкви, из нее женщина-японка выносит ушат с помоями... Больно - больно сжалось русское сердце... Неужели, в самом деле, нельзя было сохранить церковь, хотя бы и запечатанной, но все же церковью? Неужели нельзя было не допустить, чтобы место святых вздохов молитвенно-настроенной души не было обращено, хотя бы и временно, вместо пьяного, мерзкого разгула?... Пред церковью налево какой-то досчатый шатер-сарайчик... Говорят, здесь свалено церковное имущество... Если «свалено», то - разумеется - теперь немного от него осталось!.. Но... наверху бывшей церкви и доселе еще стоит крест... Не уверяет ли он душу твою, что наступит время, когда изгонится из-под него мерзость запустения, и снова под сводами дома Божия немного оставшиеся русские вознесут хвалы и прошения Господу?.. Ей, буди-буди, Господи! * * * Вечером собрались в нашем помещении, в гостинице, и японские христиане, и русские - православные. Я с русскими в одной комнате, о. Николай с японцами – в другой. С чего начну?.. Слезы на глазах русских, шесть лет не видавших священника, подсказывали мне, что прежде всего нужно утешить наболевшую русскую душу... И я начал «Канон молебный к Пресвятой Богородице». Пришлось самому и петь и читать... И горячо молилась душа за тех, вздохи коих как бы рассекали воздушные пространства, достигая святого подножия престола Божьего!.. Окончив молебен, я прочитал молитвы пред исповедью, а потом принял и исповедь сих трех русских, из коих были двое... по 18 лет не бывшие на исповеди!.. А потом - молитвы приготовительные после исповеди, - каноны и акафисты и молитвы ко св. причащению... Как мирно, как свято прошло время до полуночи!.. Общею молитвой русских и японских христиан, общим моим наставлением, правда, японцам - по-японски, и закончил я свой день, в который мое русское сердце приняло много скорбей; но мое пастырское сердце получило не малые утешения! * * * Не могу не отметить двух впечатлений дня. Проходим мы по улице, мимо казарм местного гарнизона. В какой-то лавчонке, полулежа, расположился солдатик... И только что мы миновали его, как вдогонку раздается: роске, роске!.. (так японцы презрительно обзывают русских, на подобие русского «япошка», коверкая по-своему непонятное им слово «русский»). Мы с о. Николаем продолжали путь, не обращая внимания на безобразника... Тогда крики: «роске, роске, роске» - раздавались все сильнее и сильнее... Разумеется, и собака - полает, полает и перестанет... Перестал и сей безобразник... Но ведь это был не уличный мальчишка, а представитель армии, столь прославленной своей дисциплиной!.. Вскоре нас обогнал другой солдат, и зайдя в «сакая» (винная лавка) покупал «саке» (рисовая водка). Итак, - на окраине можно и в «сакая» заходить, можно и безобразничать?.. Четырнадцать месяцев не слыша в Японии ни от кого слова бранного, - услышать брань, да еще от солдата — тяжело!.. А вот и другое впечатление... Захожу в аптеку к христианину Миура... Сюда же входит вскоре и С. Г. Ел-в... - «Да вы каким образом узнали, где я?» - «А я спросил городового, который мне и сказал, что сейчас вы ходили туда-то, а теперь находитесь здесь»... — Карточки визитной в Тоехара я еще никому не давал... А кто приехал, — городовой уже знает!.. Восхищаюсь его «все-видением» и особых комментариев не делаю, они понятны без слов.
В ТРЕТЬЕЙ ПАДИ. 3-е августа. Сегодня утром, рано встав, и за обедницей приобщив Св. Тайн, земляков, я в 7 час. утра садился уже в поезд, направляясь в Третью Падь. Проезжаем мимо деревни Елани: мелькает еще русская вывеска, с русским гербом... За ст. Хомутовкой - заросшее высокой травой русское кладбище, с крестами, стоящими прямо, покривившимися, повалившимися... Вдоль линии железной дороги проходит дорога грунтовая... Едет верхом кавказец... Увидя меня в окно, снимает шапку... На телеге развалились татарин и русский... Опять издали снимают шапку... Да! Как все же русское сердце сживается с батюшкой!.. И побранит оно попа, и песенку про него споет, и в присловья его вставит... А встретится с попом, - и благословение берет, и руку целует, и - слезы на глазах!.. Эх, неизведанная еще ты, но добрая-предобрая душа русская!.. Но вот мы и в Третьей Пади! Когда батюшку поджидают, чего можно ожидать в русской избе? Конечно, все прибрано и подметено. В переднем углу стол, покрытый скатертью, с блюдом воды для водосвятия... Зажжены лампадки... Лежат свечи... А Устинья? Да разумеется, засучив рукава, печет пироги и сажает булки в печь... Но чувствовалось, что рановато мы приехали... И, вероятно, Устинья сильно обрадовалась, когда я, давая ей время управиться с печкой, предложил той порой съездить на кладбище, где не отпетыми погребены «Петра», а раньше его - Иван и Трофим... Быстро запрягли в русскую двуколую телегу лошадку... Положили куль сена. И какой приятной показалась русская трясучка-телега, после рессорных японских «бася»... По косогору, постоянно переваливаясь слева направо, справа налево, ползла наша телега, и, наконец, она остановилась перед молодняком лиственницы и березки... «Приехали», — говорит Никита Иванович... Но… где же кладбище?.. Перед нами стоит один крест с русскою и японскою надписями: «здесь, батюшка, Петра будет»... Но других могилок не видно! Иван и Трофим где-ниб. здесь», - утешает себя Никита, разыскивая могилки среди молодняка... Но поиски не увенчались успехом!.. «Батюшка! Да много их здесь нахоронено! Помяни их всех!»... И вот я, среди леса, при жужжании слепней, изъедаемый комарами, пел надгробные песни над костями тех, кои нашли себе покой за старые грехи свои вдали от родины... Призри, Господи, на их тяжкие работы, на их душевные муки! Упокой души их вместе с праведными! Вечный покой дай им!.. С обнаженными головами стояли у могилы сотоварища по горю Никита и кавказец... «Спасибо, дорогой батюшка»,— как ласково прозвучала их душа, отдохнувшая в молитве по сотоварищам!.. Недалеко от могилки Петра - разбросанные головни дров... «А это - что?» - «А это они - значит - жгут своих покойников, батюшка»... - «Так, прямо на костре и жгут?» - «Так, батюшка, на костре и жгут!.. А смороду-то! И на версту близко не подойти!»... Как грубо жгут они своих покойников здесь, на Сахалине! И как благоустроены их «касооба» (крематории) в таких, например, городах, как Отару, Кобе!... (Называю только эти крематории, ибо только их я осматривал). * * * Возвращаемся... Впереди скачет на своей лошади кавказец, и из-под густых, нависших бровей весьма-таки свирепо поглядывает по сторонам… Молодецкая посадка на лошади, ловкая езда, но... взгляд!.. Впрочем, был бы, вероятно, лихим казаком горцем, если бы не попал сюда. О. Николай по-русски ничего не понимает, и это обстоятельство совершенно развязало язык Никиты... «Эх, батюшка! И побранились же мы после войны! Ведь... кому нас отдали? Хоть бы людям отдали, а то - сущим дикарям!»... - Я пробую возражать, но мой Никита непреклонен: «Ты сам, батюшка, рассуди: никакого образованного понятия не имеют! Мы, к примеру, ежели рыбу ловим, - одно берем, другое отбрасываем. Они - нет: начисто берут! Все - значит - скушают!.. Да что ты говоришь, батюшка! Это, - у меня собака пропала... Где бы ей, родимой, деваться?.. Они сожрали!.. Все, батюшка, кушают! Простите за выражение: и крысу кушают, и змею кушают... Сущие дикари.»... Разошлась душа Никиты, вспоминая «всеядение» японцев... - Что мне было говорить? Опровергать его слова? Но мне самому, на Кюу-сюу, один японец, показывал шкурку-чучело змеи... «А мясо жена съела», - заявил он в простоте... «Как, съела?» - изумился я... «Да была больна и съела, как лекарство.»... «А пашут ли они землю? Сеют ли что-нибудь?» - «Как ни сеют, батюшка! Сеют! Редьку свою сеют», - и Никита засмеялся довольно злым смехом... «Только им до нас далеко! Вот, скажем — мы: ярицу сеяли и сеем, и хорошо родится. А они - редьку! А и здесь: у нашей бабы уже огурцы, а у них - одна мякина... Вот на море так они молодцы!»... Однако, я разочаровал, кажется, несколько Никиту, сообщив ему, что в Японии и на полях они молодцы, и делают чудеса... - За разговорами незаметно мы возвратились и в деревню... Пироги и булки уже спеклись... Устинья поэтому встретила нас торжествующим взглядом. Я начал молитву... отслужил молебен Спасителю, Божьей Матери, Св. Николаю и всем Святым... Совершили чин водоосвящения... Исповедал Никиту, Устинью и кавказца Чемию и, возможно, полнее, приготовив их ко св. причащению (а они - со вчера постились) - приобщил… В тесной, жаркой комнате часа три продолжались молитвы... Утомился я... Подали опять чай из розовых цветов: прекрасный чай! Подали огурцы свежие (- из Японии), разные русские пироги... И закусив немного, мы опять взгромоздились на куль сена, и провожаемые благодарностью Устиньи, под конвоем кавказца Чемия, переехали версты за 2, во Вторую Падь; здесь дом Иакова Маркизовича Чемия, при нем Стефанида Мартынова с девочкой Марией. Здесь же оказались Николай Зеленов и цыган Николай Копаненко. Конечно, и здесь опять - молебны, исповедь, молитвы, св. приобщение... Стефанида, не вставая с колен, все время плакала, рыдала... Пусть они были и есть - грешники!.. Но Христос для грешников, для их спасения и пришел с небес! И Он видит сердце людское, Его горячо любящее; и облобызает это сердце... И Он прострет к сим страдальцам Свои Пречистые, изъявленные, наболевшие руки и привлечет их, за веру и любовь их, к Себе в обители, убелив багряное, как снег... Господи, спаси сих малых!.. * * * Время летело, а не шло среди молитвы... И когда я окончил все, было уже так поздно, что нужно было поспешать: иначе уйдет наш пароход. К Никитиной лошади припряг Чемия свою... С Никитой мы простились... На телегу уселся Чемия, на облучок - цыган... «когда я у генерала (- японца) служил в кучерах, как пущу - бывало - пару вовсю, так и кричит! А на тройку и не усадить было!.. А на свою тележку усядется, ноги подберет, на спинку откинется и... доволен», - разглагольствует цыган... А сам, действительно, пускает пару «вовсю». Подпрыгивает моя телега, подпрыгиваем мы с о.Николаем на куле сена, невольно ухватившись за веревки... А пара несется! И лишь боязнь опоздать на пароход, да нежелание уподобиться в глазах цыгана японскому генералу удерживали меня от того, чтобы попросить: «Потише! Поосторожней!» ...И мы не опоздали: приехали вовремя... «До Владимировки летом два часа еду», — торжествующе заявил цыган. Мы сели на пароход «Камикава-мару», который вскоре и снялся с якоря... Усталость необыкновенная... Жажда страшная... Напившись чаю, я улегся на «часок-другой» отдохнуть. Но каково же было мое удивление, когда вдруг слышу пароходный свисток и вижу свет в каюте: оказывается, я проспал всю ночь, не просыпаясь; было уже 5 ч. у., и мы подъезжали к г.Маука, на западном берегу японского Карафуто... В г. МАУКА 4-е августа. Погода стоит прекрасная. Пароход наш близко к берегу не подошел: бухты настоящей нет; а в небольшой заливчик небезопасно входить и маленьким пароходикам. Часов в 6 утра мы уже были на берегу и направлялись вслед за «банто» (приказчиком) в гостиницу. Итак, мы уже в Маука! Маука - совершенно новый, японский город. У нас, русских, здесь был небольшой рыбачий поселок, кажется - рыбные промыслы г. Семенова. А теперь здесь город из 800 домов; поэтому он растянулся далеко по берегу. Главное занятие населения - рыбный промысел. До г. Маука установлены правильные рейсы пароходов «Нипгюн Юусень Кайся» (японское общество почтовых пароходов) и «Оосака Сеосен Кайся» (Оосакское общество коммерческих пароходов). Ходят па роходы и большие, до 1500 тонн; но придерживаясь больше берега, ползают и маленькие, в 100-300 тонн, частных лиц. Есть и пассажиры. Но прежде всего удивляет количество грузов! И они-то, эти неисчерпаемые нами, русскими, богатства, дают возможность видеть, хотя бы в Маука, ежедневно, до 5 пароходов! Везут рыбу, везут «комбу» (морскую капусту), везут «касу» (рыбное удобрение), «Абура» (неочищенный рыбий жир) и даже лосось! Мы поместились в гостинице. Узнав адрес японцев-христиан, уже успевших переселиться и сюда, направились к ним. Семья Хебииси (Иоанн, Оотиния, Петр) с радостью встретила нас. В семье Ямамото (Иосиф, Марина, Дарья) дедушка-плотник отсутствовал: ушел на заработки в Томариоро. От Хебииси узнали, что в Маука есть и еще христиане: Такеуци Петр, к сожалению, бывший в отлучке, и переселившаяся с Курильских островов семья рыбака Такеда Ефрема... - В домах Хебииси и Ямамото мы совершили краткие молебны, вечером назначив исповедь и крещение младенца. А к Такеда Ефрему решили идти. Живет он верстах в 6 от г. Маука, в д. Томама-най, на берегу моря, от Маука к югу. Дороги настоящей до д.Томаманай нет, как нет и настоящей деревни! Мы все время шли морским берегом, переходя от одного рыбачьего жилища к другому. Направо - лазурь моря, гладкого «что масло» (по-японски, вместо «что стекло», «что зеркало» у нас). Дымит только что отправившийся в обратный путь наш пароход «Камикава-мару». Кое-где видны рыбачьи лодки: достают японцы морскую капусту. На берегу ямы с котлами и подобиями печек под ними: здесь вываривают рыбий жир. Теперь его не варили. Но запах оставался еще сильный и очень тяжелый! Кое-где, на берегу, по камешкам разложена и сушится морская капуста — «комбу»... (см.рис. 7). Налево невысокие береговые горы острова, покрытые выжженным погибающим лесом... Изредка пробивается ручеек, мы его переходим по перекладинам. Вот идет густо обросший волосами айну: совсем русский мужичок, с хорошей бородой, но непричесанной головой... Взгляд суровый... За ним - женщина айну с курчавыми черными волосами, но японского типа, и едва ли настоящая айну... (см. рис. 8). По пути зашли мы прежде всего на русское кладбище...! На берегу, на вершине пригорка залегли земляки!.. Вот могила с большим синим крестом, обнесена оградкой... Вот еще крест... В надписи кто-то прощается с милой Лизой... Могилки без крестов... А вот опрокинутый, и не временем, а людьми, прекрасно сохранившийся гранитный памятник... Около кладбища никакой ограды нет. Я совершил литию по всем, здесь погребенным землякам... Однако, добрались мы и до дома Ефрема Такеда!.. Его дочь еще издали увидела нас и, прибежав навстречу, довела до дома отца... Впрочем, дома, собственно говоря, нет: устроен наскоро большой шатер, по бокам обколоченный тесом, а наверху покрытый тростником. Конечно, нет никакого потолка; вместо него - нары из жердочек. Но пол какой-то есть; а когда его прикрыли соломенными; циновками, - он выглядел весьма прилично... В углу, под закопченными жердочками, под закоптелым тростником крыши висит св. икона. А когда пред нею, во время молитвы, загорелись свечи, - каким миром повеяло в этом, почти нищем, жилье! Я не без труда, конечно, согнувшись, стоял под жердочками, стараясь не зацепить головой всюду развешанных над дымом курящегося костра лососей. Совершив обычный краткий молебен, я семье Такеда сделал наставление, как должно жить, будучи христианином. О.Николай приступил к исповеди его и всей его семьи, а я той порой пошел на близлежащее кладбище. Оно небольшое, семейное (г. Семенова), обнесено забором; хорошо сохраняются кресты и памятники. Совершил я и здесь литию. Рядом с этим кладбищем - кладбище айну. Над могилой, где у нас ставят крест, они вкапывают простой обрубок дерева, но непременно с обрезком торчащего кверху сука. И этот сук, и самый обрубок дерева выше этого сука украшены, правда, не особенно изящной резьбой (см. рис. 9). Вблизи этого кладбища началось уже и японское кладбище. К концу исповеди возвратившись в жилье Такеда, я вместе с ним молился во время св. причастия. И после разных бесед с ним все мы поспешили обратно в Маука: начинало уже вечереть. Вечером была совершена исповедь христиан г. Маука и крещение младенца... 5-е августа. Около 10 час. утра мы сели на пароход «Дай-ре-мару» (1335 тонн), принадлежащий обществу «Оосака Сеосен Кайся» (см. рис. 10). Это - прекрасный пароход, с 24 местами в каютах II класса, с обширной столовой, с электрическим освещением, в дополнение - и с недурным столом. Он, несомненно, дает путешественнику все удобства, какие только можно желать в море; да и цены за проезд куда дешевле цен «Ниппон Юусен Кайся»! Пароход-ледокол поддерживает постоянное сообщение с Карафуто даже в глухую зиму. Он обслуживает ныне две линии: западную - Отару, Оотомари, Маука, Наяси и обратно; и восточную - Отару, Оотомари, восточный берег и обратно. Рейсы совершаются попеременно. Если прибавить сюда еще два парохода «Ниппон Юусен-Кайся» до Маука и обратно, да рейсы пароходов других обществ и предпринимателей до Наяси и обратно, - можно себе представить то лихорадочное оживление, какое наблюдается около южного Сахалина в сезон рыбной ловли! Погода опять роскошная. Идем вдоль берега, но на почтенном расстоянии. По берегу нет, кажется, версты, где бы не было или рыбачьих домов, или промыслов, или целых селений. В наиболее оживленных пунктах имеют остановки даже большие пароходы. Так, от Маука до Наяси мы заходили и грузились или разгружались (- рис, рогожи, веревки, японские «татами», «сеодзи» и т. п.) в Нодасон, Одеккоро, Тома-риоро, Кусуннай, Мосбисиной и Наяси. А грузили всегда одно и то же: «касу» (удобрение из остатков вываренной рыбы), «комбу» (морская капуста) и лес. В Томариоро выходил я на берег. Это пока не очень большое селение. Однако, его будущее несомненно, в 8 верстах отсюда найден каменный уголь и уже прокладывают к нему «дековильку». В ожидании «жизни» строят всюду новые дома. В числе плотников оказался и Иосиф Ямамото из Маука. Ради него мы выходили на берег. А потом, пригласив его в гостиницу, за него и с ним помолились, его довольно питали наставлениями. А в заключении все вместе пообедали... Уже под вечер мы возвратились на пароход, доставив старичку Иосифу своим посещением большое утешение. * * * 6-е августа. Продолжаем ехать, направляясь прямо на север. Опять прекрасная погода... Пассажиров II класса немного и - конечно - все мы перезнакомились. Говорили о многом. Но не все разговоры приятно вспоминать. Так, однажды краска стыда за Русь Святую покрыла мне лицо... Я слышал, чтов д. Кусуннай есть «русские», но православные ли они, --неизвестно... Пароход будет стоять в Кусуннае мало. Выйти на берег «на авось», - можешь остаться и без парохода (ибо селение далеко от берега) и без русских (если они или католики, или мусульмане). Как быть?.. А с нами как раз ехал какой-то чиновник-японец из д.Кусунная... Я его и попросил передать русским, что я такого-то числа буду проезжать обратно, почему - если среди них есть православные - они выехали бы к пароходу: тогда можно было бы высадиться на берег. А чтобы он не «спутал», я то же самое написал на визитной карточке... Но как же стыдно мне стало, когда сей самый японец-чиновник заявил, что ни один из семи русских, проживающих в Кусуннае, моей карточки прочитать не может, ибо все они неграмотны... Для выразительности японец закрыл глаза ладонями и сравнил русских в Кусуннае со слепыми... Японцы, сами почти все без исключения грамотные и хорошо грамотные, с удивлением видят неграмотность русских... Что чувствует русское сердце при виде этих, столь оскорбительных жестов?!! Горько, больно, досадно... И все же мало сказано для того, чтобы назвать своим именем твое чувство... Эх, взойди скорее над Русью солнце просвещения! Скорее, шире, глубже озари ты своим светом Родину милую. И тогда... тогда: православно и твердо верующая, царю своему великому беззаветно преданная, и вместе с ним - хорошо просвещенная Русь - каким она могучим великаном, каким поразительным колоссом станет среди народов света! Скорее, скорей приди это золотое время! * * * Как проходил у нас день на пароходе?.. - Часов в 6 утра все вставали (в Японии всегда и все встают в 5-6 часов утра). Пассажирам бой подает японский чай. Но «бою» уже вручено 50 коп. «на чай», и он с удовольствием во всякое время нам подает кипяток и чайные приборы. А чай я всегда имею свой. После ночлега в довольно жаркой каюте чай пьется с особенным аппетитом. В 8 час. утра подают асамеси — утренний завтрак. Как и в частных домах, к «асамеси» рыба не полагается; а о мясе и говорить, конечно, нечего: его японцы почти в обычном быту не употребляют. Утром подавали, например, следующее: нечто вроде русских кислых щей - «мисосиро» (но... всего 5-6 глотков, на дне маленькой чашечки); нечто вроде супа — «суимоно» (напр., с тофу, истертым горохом, приготовленным в виде густого киселя); нечто вроде яичницы (а иногда и она)... И, конечно, на крошечных блюдечках (меньше, чем наши для варенья) разное «о-коко»: тут и два пласточка соленой редьки (такван), тут и два ломтика нарачуке (в гуще от водки саке выдержанная дыня; маленькие, безсемянные еще арбузики, огурцы и даже редька); тут и насу в соли и горчице (баклажаны), и просоленные, засыпанные сахаром, сливы (мме)... Счетом - иногда очень много, но содержанием всегда мало... Но ведь все это, в сущности, дополнение! А фундамент - три чашки теплого, только что сваренного риса... Однако, и с ним даже тяжело на желудке не станет! После «асамеси», что делать до 12 час. дня? Газеты и журналы - одни и те же со дня отбытия парохода из Отару... Музыки нет. И вот, многие пассажиры, не теряя дорого времени, опять забирались в каюты, опять сладко засыпали! Другие поднимались на палубу и немного посмотрев в бинокль на окрестности, где-нибудь на плетеном кресле или на плетеной кушетке тоже начинали сладко дремать... К моему счастью, в моем чемодане оказались книжки, и они-то спасли меня от безделия и его верной подруги - скуки. Ровно в 12 часов дня приглашает бой к «хиромеси», к дневному завтраку. Это опять еще не обед, а лишь завтрак, но он полнее утреннего, и за ним подается рыба. Вот, напр., точное меню одного из таких завтраков: суп из травы, кажется - шнитки; рыба «бури» под соусом; рыба «сяке» (или «саке» - кета) под уксусом, с луком... Конечно, как и утром, разный десерт в виде «о-коко»... А фундамент и этого завтрака - три чашки теплого риса! После 12 часов все правоверные японцы, разумеется, ложились опять спать, вероятно для того, чтобы лучше варил желудок... А я опять поднимался на свою позицию, где у меня было уже и «мое кресло»... И опять: читал и учил; учил и читал... А иногда и пел... Так, пел я, и очень много, и сегодня... Ведь сегодня - Спасов день... Сегодня - двунадесятый праздник... А я без служб, среди моря... Где-то далеко-далеко поют крестьянские голоса: Преобразился еси на горе, Христе Боже»... Вот, как бы я слышу: старческий голос стройно запевает: «На горе преобразился еси, и яко же вмещаху, ученицы Твои, Христе Боже, видеша»... То - на моей родине справляется * * * Часа в 3 выползает из своего помещения о. Николай. «О-ча доо-дес ка?» - «На счет чаю как?» - спрашивает о. Николай... Опять раздается: «бой-сан! О-юу хитоцу» — «г. бой, кипятку!» Забегал бой, зазвенела посуда... Выползают из своих кают (а столовая - среди них) полусонные пассажиры... Уже знакомым стало: «о-ча хитоцу икага дес ка?» — «Аригато гозамас» (чаю чашку не угодно ли? - Благодарю вас): это мы с о. Николаем «утешаемся» чайком... А около нас угощаются пассажиры. В 5 час. вечера опять приглашает бой в столовую: подан «Бонмеси», вечерний завтрак, по составу своему скорее всего подходящий под наше понятие «обед». Дают перемен больше; почти все - рыбные; иногда подают если и не мясо, то во всяком случае что-то вроде него, чаще всего обрезки кожи какой-то птицы... Вот образец «бонмеси»: кислое «мисосиро», суп с рыбой «соя», рыба «бури» под соусом, рыба жареная (или чаще - печеная). Неизменное «о-коко». Рыбу подают «по сезону»: то вас закармливают всяческой рыбой «сяке» (кета); то царицей стола является «каре» (камбала); то вас всюду преследуют «иваси» (сардинки) и т. д.; верный определитель, какая рыба сейчас ловится... И вообще - рыба здесь вовсе не монашеское, и не постное блюдо. А также, и даже более в употреблении, как в России яйца, масло, молоко, мясо. Рыбу варят, рыбу пекут, посыпав солью и положив на особые проволочные решеточки; или - просто лишь продев на деревянные иглы - палочки; рыбу жарят, - подражание «западу»; рыбу маринуют; наконец, нарезав пласточками, рыбу подают сырую (так, наз., «сасими», но, непременно, с соей, тертым хреном или тертой редькой... «Сасими», безусловно, вкусная пища; лучшая «сасими» - из рыб «кацуо», «магуро» и «тай»,.. «Оцури» - повторение блюда - разрешается лишь для «мисосиро». ...Разумеется, самое меньшее — по три чашки едят риса... При этом в последнюю чашку просят влить или чаю или кипятку (и это блюдо называется или ««чадзуке», или «юудзуке» и уверяют, что... вкусно... Впрочем, если в виде блюда подано «тороро» (тертая горная картофель, дающая тягучую, слизкую массу), то рису едят и по 5, и по 6 и даже по 10 чашек! Налив сверху немного «торо», чашечку риса опускают в горло буквально в 2-3 секунды: рис делается скользким и... сам спешит в горло... В «заключение» обеда в чашку, из которой вы ели рис, наливают «юу» (кипятку); японец пополощет в этом «юу» свои «хаси» (палочки для еды), ополоснет этим «юу» края чашечки... Словом: вымоет посуду и... сию водицу выпивает «непременно»!.. А затем - в руки «зубочистка», кои непременно подаются к обеду и, начинается поголовное «ковыряние» в зубах, удаление остатков обеда изо рта... Все, что подано на подносе, для еды подано... Однако, европейцу приходится быть очень осторожным, ибо подают не только воробьев, или мясо кита и акулы... Вот «подано на тарелочке несколько мелких рыбок и рачков: все залито какой-то черной, сладковатой массой... Однако, среди рыбок и рачков вижу и не рыбу, и не рака, а всего лишь небольшого водяного таракана, с лапками, роговыми крыльями... «О.Николай, что это такое?» ...Даже о. Николай, прищурившись, покачал головой: «муси?» (т.е. насекомое?), - спрашивает он у боя. «Нет, рак»... И о. Николай успокоился, и лишь отплюнутые крылышки сказали ему, что за рака он съел... Впрочем, «муси» (насекомые) сами по себе не претят вкусу японца... «Какая интересная муха», - говорю я, увидев муху с длинными крыльями и тонким, длинным брюшком... «Эта муха - очень вкусная», отвечают... Ушам не верил... «Едят ее?» - «Едят...». «Эх, прав Никита Третьей Пади», только и мог я сказать!.. * * * Но вот и солнышко уже зашло!.. Минут 15, не более, и становится уже темно. Зажигают электричество: но лишь до 10 часов вечера. А потом — лампы с довольно вонючим керосином... Часов 9 вечера: появляется о. Николай. Бегает бой. Выползают пассажиры... Наливается чай. Как все изо дня в день - одно и то же! О. Николай пьет чай уже который раз! Тем не менее, взяв его на язык, или пригубив, уже в 20-й раз чавкает губами, то ли - определяя все еще вкус чая, то ли - желая продлить вкусовое удовольствие... Начинаются между ним и пассажирами разговоры... Говорит что-нибудь пассажир... О. Николай, прищурив глаза (вероятно, чтобы не так было видно небольшое бельмо на одном глазе), постукивая трубкой о коробку с пеплом и углями, поддакивает пассажиру своим «наруходо»... «Наруходо»... «наруходо»... «наруходо»... только и слышишь в комнате... Но вот заговорил и мой о. Николай... Говорит всегда о буддизме и синтоизме... Говорит как-то отрывисто, отдельными фразами; скажет и задумается: как бы после думает: « а что я сказал»... Теперь уже пассажиры курят табак и отвечают ему своим: «соо-дес не!». И этом «соо-дес не», с не, всегда произносимым в верхних нотах, в тон вопросительного согласия, и это безучастно-загадочное «наруходо» продолжалось каждый вечер часа по два... Что они? Друг другу верят, или не верят, - старался я дать себе ответ, слушая разговоры, пересыпанные знаками согласия: «наруходо» и «соо-дес не»!.. И ответа сего я себе не дал... Не досиживал я до конца этих «наруходо» и «соо-дес не»... Часов в 10 вечера уходил я в свою каюту и укладывался спать... Все глуше и глуше доносятся до меня сии «сфинксы»... Вот я почти заснул... И лишь время от времени долетающий до меня взрыв японского тонкого трескучего смеха будит меня... Но вот, очнувшись, я вижу около себя лишь мрак... Слышу слабый стук поворачиваемого руля, да и глухие удары об воду лопастей винта... Но и тишина в столовой и каютах, и мрак кругом, и это равномерное постукивание винта, — все это лишь убаюкивает и... я снова засыпаю, теперь уже до утра, не беспокоемый надоевшими «наруходо» и «соо-дес не!».
|